Лишь бы не было войны или Краткий курс соцреализма, стр. 3
12. ПЛАН ВОССТАНИЯ
— Спасибо, мальчик, возьми конфетку, — обрадовался экономист Н.Ильин, отвел Нацмена в уголок и тихо сказал, чтоб никто не слышал: — Никто ни хрена не умеет, никто ни за что не отвечает. Говорим много, а дела — с гулькин хрен. Вас-то, батенька, нам и не хватает.
— А что, собствэнно, нужно дэлать? — зевая, спрашивает Чудесный Нацмен со своим знаменитым восточным акцентом. — Извините, не выспался, всю ночь камни ворочал, ставил вопросы ребром.
— Вот! Вот, вот, вот! Главная, архиважнейшая сегодня работа: ставить вопросы ребром! Да вы спите, спите… А работу делайте на ходу. Скипидару Чудищу под хвост — как вы думаете?
— Уже заготовлено десять бочек скипидару. Будет нужно — еще достанем.
— Спасибо, голубчик! Смолы бы ему горячей в глотку — как по-вашему?
— Вагон смолы на подходе.
— Пять с плюсом! А вы, дурочка, боялись — не выспался, говорит, не справлюсь!
— Но это еще не все, — отвечает Чудесный Нацмен и подходит с красным карандашом к земному глобусу. — Вот Парадный Подъезд… А вот Черный Ход… Надо бросить на штурм Зимнего логова батальон беспризорников. Вот тут… и тут…
— Стратег! Суворов! — восклицает экономист Н.Ильин и обращается к притихшим богатырям: — Вот кому карты профессора Фридриксонна в руки!
Хитро прищурился и уточнил:
— После моей смерти, конечно.
13. ОТРЕЧЕНИЕ
И не выдержали нервы у Чудища Лаяйющего. Услышало (да недослышало) оно про «мильен беспризорников», потеряло ориентацию, начались у него нервный тик и дрожь в коленках. Выползло Чудище из своей Могилевской ставки и сказало сквозь зубы во множественном числе о самом себе:
— МЫ, — говорит, — ОТРЕКАЕМСЯ. Даруем народу земли, фабрики и свободу. Нате вам, подавитесь. Берите — сколько возьмете и унесете. Смотрите только, не протяните ноги.
Слова не совсем исторические, но смысл подлинный, близкий к тексту.
И пока народ ликовал, ловил псов-сатрапов, хватал дарованное и растаскивал по домам несъедобные землю, свободу и фабрики, Чудище Стозевое притворилось шлангом, бросилось со шпиля Морского Пароходства на булыжную мостовую и, как в сказке, преобразилось в многочисленных чудищ-юдищ число не менее полу-роты лейб-гвардии Преображенского полка. Под покровом ночи эти пресловутые лейб-гвардейцы сбрили усы, повязались белыми косынками с красными крестами международных сестер милосердия, загрузили всея-русский хлеб, чай, масло, мясо и яйца в грузовики «руссо-балт», и огородами, огородами бежали из Санкт-Питербурха в Таврию, а оттуда пароходами, пароходами эмигрировали в заморские страны: каждой Лаяйющей Голове — по пароходу, на каждом пароходе — по Зеваяйющей Голове.
Занялись они в тех странах коммерцией и писанием мемуаров, такси водили, в цирке выступали, груши околачивали, все пропили-проели, переженились на француженках и ассимилировались там навсегда.
14. СВЕРШИЛОСЬ!
Радости было!
Первым делом батальон беспризорных рабочих, крестьянских и солдатских депутатов перелез через чугунные Царь-Ворота Парадного Подъезда и ворвался в Зимнее Логово. Дали сторожу в ухо, отобрали берданку, повязали псов-сатрапов, нагадили в античные вазы, подтерлись персидскими коврами и принялись палить из берданки в хрустальные люстры и в китайский фарфор-фаянс.
Народ же на улицах опять кричал «Ура!», выбрасывал собственные шапки вверх, плясал гопака и «яблочко» и с воинскими почестями хоронил пятерых повешенных, развешивая вместо них на фонарях псов-сатрапов.
Палача же Леонарда Андреева опять нигде не нашли — он сидел в шаляпинской уборной во МХАТе и жаловался первому народному артисту республики:
— Не могу уснуть, — жаловался мертвецки пьяный Леонард Андреев. — Только усну — являются!
— Кто является? — спрашивал первый народный артист, прочищая перед спектаклем горло добрым глотком горилки.
— Пятеро повешенных. Стоят и в глазах двоятся. Что там за шум на майдане коло бани?
— Революция идет. Ты б еще водки выпил, да повешенным налил, да стул бы им предложил. Глядишь, посидят, посидят и уйдут, — советовал народный артист и напевал, входя в роль царя Бориса:
«И мальчики кровавые в глазах…»
Значит, висят псы-сатрапы на Кронверкском валу, ботинками качают, а посередке — сам фон Бункер-Бунд, личный кредитор Саши Пушкина, одолживший однажды поэту 60 тысяч рублей серебром, а тот возьми и подстрелись на дуэли.
Свершилось, короче, то, о необходимости чего так долго говорил экономист Н.Ильин:
— Свегшилось, когоче!
15. И НА ОБЛОМКАХ САМОВЛАСТЬЯ
Что дальше было: триумфальное шествие Совместной Власти, бразильская фиеста и всенародный загул.
Все сразу надели красные ботинки и бантики. Шутки-прибаутки, смех и веселье. Запрудили улицы, пили разливанное море шампанского из подвалов Зимнего Логова.
А чем запивали? Спиртом из разгромленных складов Преображенского полка.
А чем закусывали? Кто чем — кто сухарем, кто килькой в томате, а кто и рукавом от бушлата; а вот первый народный артист республики — тот закусывал горилку красной икрой и молочным поросеночком с хреном, вытирал губы, выходил к рампе и пел: «Что день грядущий мне готовит?», тогда как голодные бояре пили за царским столом пустую воду и грызли бутафорию — им на сцене икра не положена.
Другие же в этот судьбоносный час отмечались на сцене Историй аршинными буквами — на обломках самовластья писали собственные имена:
«ЗДЕСЬ БЫЛИ ДЖОН РИД С СУПРУГОЙ»
«МАТРОС ЖЕРЕБЕНКО + ШУРОЧКА КОЛЛОН-ТАЛЬ = Л.»
«Я — КОТОВСКИЙ!»
«МЫ — ИЗ КРОНШТАДТА!»
А шофер Гулько Макар Егорьевич, у которого, как известно, не все дома, подумал, подумал, окунул малярную кисть в свинцовые белила и написал:
«ТАКИМ ВОТ МАКАРОМ»
16. ПРЕДВАРИТЕЛЬНЫЕ ИТОГИ
Всякое было в ту ночь.
Толпа беспризорников поймала зазевавшегося распузатого буржуя и в научных целях в назидание потомкам заспиртовала этот превосходный экземпляр эксплуататора вместе с цилиндром и енотовой шубой в громадном стеклянном чане из-под квашенной капусты.
Потом: «Айда, братва, купаться в Разлив!»
Рванули в Петродворец, наполнили шампанским и спиртом петергофские фонтаны и прыгали со статуи Самсона, раздирающего пасть льву, сначала в шампанское, потом в спирт, из спирта — опять в шампанское. И Самсону налили, и льву… Бедный лев, бедный Самсон… Плескались, плавали на перегонки, ныряли — кто глубже. Приблизительно (-) тысяч граждан разных сословий нырнуло (статистика закрыта в железном сейфе Энкавэдэ), из них (-) тысяч не вынырнуло — только красные бантики всплыли клюквой в шампанском, как сказал бы гений Север Игорянин, лютый враг Соцреализма.
Потом — салют с фейерверком. Знатный получился салют — палили с броненосца «Потемкина» по Санкт-Питербурху изо всех бортовых орудий.
В результате:
в Северной Пальмире с пригородами погибло где-то (-) тысяч вонючих мещан и вшивой интеллигенции, как сказал бы экономист Н.Ильин.
Дальнобойной морской артиллерией достали:
до Москвы — погибло около (-) тысяч представителей махрово-реакционного духовенства; до Киева — погибло (-) тысяч с лишним людишек мелко-буржуазной психологии и продажного чиновничества; до Одессы — погибло порядка (-) тысяч воров и обывателей; до Новороссийска — погибло более (-) тысяч белого офицерья; а один малохольный шальной снаряд залетел аж во Владивосток, где разорвал на куски взвод японских интервентов — погибло 33 японца во главе с офицером-самураем.
Других жертв и разрушений не отмечено. За государственную границу ни один снаряд не перелетел, дипломатических нот и протестов ни от кого не последовало — даже японский император из врожденной вежливости промолчал.
ИТОГО (кругом-бегом, без учета утонувших в спирту, не считая повешенных псов-сатрапов, 33-х японских интервентов и одного заспиртованного пузатого буржуя) ПОГИБЛА всего одна десятая часть населения — плюс-минус, больше-меньше, туда-сюда — 0,1 (ноль целых, одна десятая).