Сотовая бесконечность, стр. 69

– Представление начинается! – хохотнул младший. – Сейчас нас будут отсюда выкуривать, как людомедведей из берлоги.

– Выкуриватели у них маловаты на зверюг вроде нас, – заметил старший, разглядывая причудливые устройства в руках агрессивно настроенных военных. То, что это солдаты, не вызывало сомнений – они действовали слаженно и быстро, подобная скоординированность достигается лишь долгими тренировками. Вот только неясно было, к какой же армии нападавшие принадлежат – никаких опознавательных знаков ни на форме, ни на джибах.

Явно не королевские гвардейцы, наличие коих априори предполагается на личной автостраде монарха.

– Может, местная разновидность партизан? – с надеждой спросил младший. – Пугнём? Или мириться будем? Всё ж таки собратья по борьбе с королевской тирани…

– Чем ты их будешь пугать? Аэромину швырнёшь под ноги и сдетонируешь метким выстрелом в остриё иглы? – усмехнулся одними уголками губ старший. – Погоди. Сейчас нам будут ультиматум предъявлять. – Прокомментировал он телодвижения вояк на экранах. Те, будто сообразив, что их причудливые ручные агрегаты бессильны против брони везделаза, выкатили вперёд небольшое орудие с коротким дулом, оканчивавшимся широким раструбом.

– Музыку, что ли, слушать будем? Наверное, особо утонченный вид пыток! – иронично предположил младший.

– Да уж… не многому тебя научили девушки на сеновале. Это же новейшая разработка султаната, почти секретная. Я не успел выяснить, как она точно действует, но вроде бы испускает волны, блокирующие волю, и одновременно посылает сигналы для выполнения. Вроде бы заставляет исполнить приказ. Например, «заложить руки за голову, выйти из машины и сдаться без сопротивления».

– Командир, а ты откуда знаешь? Уж не Вилдрана ли на ухо шепнула? Меня всячески строишь, а сам глаз положил на султанский гарем. Я видел, видел, как вы…

– Не на весь гарем, – уточнил старший спокойно, – а только на первую жену. Ты недооцениваешь роль женщин в нашем деле. Воинском, – уточнил он. – Ты в основном используешь их только по прямому природному предназначению… Это мой недочёт, надо будет прочитать лекцию на эту тему. У войны, конечно, лицо не женское – бородатое и страшное, но… какая-то важная часть от женщин досталась, точно. Если бы не болтливый язычок Вили, то через несколько секунд мы подняли бы лапки и люки откупорили, чтобы покорно вылезать под раструбы излучателей. И аварийным уходом не успели бы воспользоваться, быть может…

Порывшись в рюкзаке, лежавшем на полу салона возле его кресла, старший извлёк два браслета с небольшими коробочками, похожие на ручные часы. Одним браслетом командир обвил своё запястье, второй протянул младшему напарнику.

– Быстро надевай.

Курсовой, потолочный и бортовые дисплеи дружно погасли, приборы на панели управления заморгали наперебой, замигали разноцветными огоньками, и начали издавать противный, режущий уши писк…

– Вот теперь-то погуляем! – с весёлой злостью сказал старший. – Значит, делаем так…

Вояки на магистрали насмешливыми выкриками встретили две сгорбленные фигуры, неловко выбирающиеся из везделаза со сложенными на затылке руками. «Песочно-бурые» настолько уверовали в действие своего оружия, что опустили стволы «поджаривателей». Трое вообще бросились к открытому люку джиба, но тот, выпустив ездоков, автоматически закупорился перед носами троицы.

Старший из двоих внимательно прислушался к оживлённым переговорам. Что-то его обеспокоило. А когда к ним подошёл самолично командир группы – судя по апломбу, с которым тот раздавал указания, – и потребовал предъявить внутреннее пространство машины к осмотру, то и младший сообразил:

– Похоже, это какая-то разновидность полевого дорожного патруля.

– Точно. Гаишники местные.

– Наглые они, – заметил младший, выпрямляясь и опуская руки. Он увидел, как парочка самых нетерпеливых гаишников пытается вскрыть люк.

– Им так положено. Сытые они. Прямо эсэсманы… – отозвался старший, тоже выпрямляясь. – И прямо-таки нарываются на крупные неприятности.

Командир, на секунду отвлёкшийся, чтобы прикрикнуть на прытких подчинённых, повернувшись обратно, столкнулся с совершенно другими задержанными. Его лицо мгновенно вытянулось, словно вместо безобидных ужей он увидел перед носом двух смертельно ядовитых гадюк, готовых к броску.

Но и «гадюк», действительно бросившихся в атаку, в свою очередь тоже подстерегала неожиданность.

Паче чаяния, эсэсовцы оказались не просто чиновниками в форме, а настоящими бойцами…

Через мгновение площадка между тремя джибами превратилась в настоящее поле сражения. По гладчайшему дорожному полотну кружили, обмениваясь ударами, несостоявшиеся «задержанные» и вшестеро превосходящие их количеством гаишники.

Ещё через мгновение битва приостановилась. Замерев, младший из ездоков алого джиба и все оставшиеся на ногах «песочно-бурые» (минус четверо) смотрели на командира патруля и старшего ездока.

Застыв друг против друга в боевых стойках, они мерились взглядами.

Настоящим воинам не обязательно требуется убивать друг друга, чтобы узнать, кто победил.

Мастера боя тотчас узнают друг друга, и по взгляду же понимают, на чьей стороне благосклонность бога войны.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Война все спишет

…Больно.

Постоянно, всегда. Особенно сильно болела голова. Всё сильнее и сильнее. Время не лечило.

Излечить пытались целители.

Грязь и вонь – самые яркие воспоминания моего госпитального детства. Все мои сны (которые на самом деле не сны, а не сразу осознанные проницания сквозь время) о том времени наполнены ими – омерзительной грязью и тошнотворной вонью.

Серое небо, затянутое тучами, дымом. Кажется – солнце сгорело, оставив после себя только копоть и чад. Небо уже никогда не станет голубым и ласковым. Люди никогда уже не будут счастливы и здоровы.

Раненые. Они кричали. Днем и ночью. Стонали, бились в агонии, истекали кровью, умирали, проклиная войну. От многих невыносимо воняло – загноившимися ранами, испражнениями, немытыми телами. Медперсонал не справлялся – слишком много было раненых. Ими забиты все уцелевшие большие здания в городе. Я не знаю, как назывался этот город, я не успевала запоминать названия городов, по которым кочевал госпитальный аэропоезд. Да и вряд ли кто-нибудь мог их запомнить. Война расползалась по планете как раковая опухоль, поражая и уничтожая всё новые города, поэтому госпитали всегда были временными.

Я помогала раненым как могла. Носила им воду, кормила с ложечки, меняла повязки. Подкладывала и убирала судна. Мне не было противно и у меня ничего уже не вызывало чувства брезгливости. В изменившемся мире всё было по-другому. В том числе и чувства.

В госпиталях, где я обитала, бывали и другие дети. Я не знаю, какие обстоятельства их туда приводили. Я ни с кем не общалась. Некоторые, как и я, помогали раненым, получая в награду кусок хлеба или ложку-другую госпитального супа. Но даже слабое прикосновение к волосам дрожащей рукой, опущенные и поднятые в знак благодарности веки служили мне наградой.

Мне снятся лица. Синеглазый мальчик, у которого не осталось ни рук, ни ног. Когда я его кормила, из его небесных глаз не переставая текли слёзы. Он умер от гангрены. Весь почернел и вздулся…

Совершенно седой мужчина, но не старик. Он так трогательно приберегал для меня лучшие кусочки. Я сама закрыла ему глаза.

Девушка. Точнее, я знала, что это девушка. Её лицо обожжено – кус сырого мяса, кожа слезла, ресниц, бровей, волос не было. Она тихо стонала и плакала. Хотя слёзы не могли течь – вся жидкость из организма перетекла в слой пузырей, который покрывал всё её тело.

Она не могла выжить. Девяносто восемь процентов ожогов. Но я знаю, КАК она хотела жить. Я это чувствовала. Девушка бесконечно повторяла: «Мама… больно… мама…»

Губы её шевелиться просто не могли. Но я слышала…