Любовник, стр. 72

Энн думала всего о двух вещах: как бы не расплакаться и о ванне, которую немедленно примет, как только окажется в своей усадьбе. Карета подскакивала на ухабах, рядом сидел Майкл. Она не помнила, как звали того мальчишку, который двадцать семь лет назад якобы сгорел и разбился.

Сейчас ее тело горело и трепетало от боли. Ее тело корчилось в мокром от страха платье. Энн крепко сжала зубы, чтобы не поддаться истерике, к горлу подкатывала тошнота.

— Вам нет нужды провожать меня до дома, месье. — Боль не преграждала дорогу рвущимся на волю словам. — Кстати, как вас теперь называть? Месье д'Анж? Достопочтенный Стердж-Борн? Вы ведь племянник графа, а в нашем обществе чрезвычайно важно соблюдать протокол. Я желаю обращаться к вам в соответствии с вашим титулом.

— Ты в шоке, — терпеливо ответил Майкл. Нет, она болтала, но в шоке не была. Каждый нерв в ее теле пел и звенел, а в голове роились прозрачные, словно мотыльки, мысли.

Фрэнк снял с нее шляпку, и она осталась в спальне графа вместе с ридикюлем и перчатками. Так что какая-то ее часть по-прежнему принадлежала старику.

Энн зажала ладонью рот и выглянула из окна. Карету окутывала тьма, черная, как в гробу. До нее дошло, почему сидящий рядом с ней человек не мог заснуть в темноте. Она подавила раздражительность.

— А что было во втором гробу? — Воспоминания снова нахлынули на нее, и губы Энн невольно задрожали. — Он сказал, что там моя мать.

— Дохлая кошка, собака, а может быть, крыса.

— Ты точно знаешь?

— Да.

Энн закуталась в плащ. Пальцы впились в гренадин: она чувствовала, как невидимые черви ползали по ее телу. Как ползали по телам матери и отца, которых закопали глубоко под землей, в темноте.

Она икнула.

— Опусти голову между колен.

Энн сжала зубы.

— Со мной все в порядке, нечего надо мной трястись.

— После ванны ты почувствуешь себя гораздо лучше.

Она очень на это надеялась, но боялась, что никогда не избавится от отвратительного ощущения, словно по коже ползают осклизлые черви.

Во рту сохранялся горький привкус. Чай! Страх темноты. Запах гниения и затхлая вонь от червей… Нет, если позволить себе распуститься, она снова расплачется.

Энн Эймс. Женщина, которая плакала сначала от наслаждения, а потом от ужаса. Казалось невероятным, что всего лишь дненадцать часов назад она, никем не узнаваемая, ехала в удобном вагоне поезда. А за час до того отвечала на страсть мужчины,

— Вторую ночь, когда я была с тобой, ты подмешал мне что-то в вино, — хрипло сказала она.

— Да, — признался Майкл.

— Зачем?

— Следовало предпринять кое-какие меры ради твоей безопасности.

— Не лги! — вспылила Энн. — Ты знал… — Она никак не могла заставить себя продолжать. — Леди Уэнтертон — это та женщина, которая тебе нравилась, с ней одной ты дружил…

Карета продолжала двигаться в темноте.

— Да.

— Он сделал с ней то же самое?

— Да.

— Ты ее любил?

— Да.

— И позволил ему расправиться с ней? Как ты мог?

— Я не знал, что она у него, — его голос звучал приглушенно, — думал, что она поехала погостить к сестре, получал от нее телеграммы.

— Но ты знал… — Стараясь успокоиться, Энн глубоко вдохнула. — Ты знал, что он намеревался сделать со мной?

— Знал.

— Так чего же пытался добиться обманом?

— Мести.

Отчего карета так спешит, отчего боль никак не утихает? Ее зубы стучали от холода, от того, что ее предали, от непреходящего ужаса.

— Сколько времени леди Уэнтертон оставалась у него?

— Два месяца.

Энн закрыла глаза. Она попыталась представить, каково лежать два месяца в гробу, снедаемой плотскими желаниями, — и не смогла. Его лицо расплывалось перед ней.

— Как она умерла?

— Заткнула щели в двери и окнах и включила газовый рожок, произошел взрыв. Видимо, оттого, что в камине тлели угли. Она хотела умереть и умерла.

Леди Уэнтертон предпочла жизни смерть, Энн не могла ее судить. Она съежилась в уголке и постаралась сосредоточить все внимание на растрескавшейся коже сиденья, на свежем сене под ногами и скрипе колес — на чем угодно, только не на мраке и осклизлой жаре, которая продолжала корчиться и сворачиваться пружиной в ее утробе.

Ее сосед ничего не говорил. Словно чего-то ждал. Но чего?

Энн дождалась, когда колесо попало в ямку, экипаж накренился и замедлил ход, открыла дверцу и выпрыгнула наружу. Но упала и растянулась на земле. Нескладная, неуклюжая старая дева! Но тут же ей на помощь потянулись сильные руки в шрамах. Она отпихнула их и встала на ноги. У нее были три ночи страсти — все, что осталось ей до конца жизни.

Ее усадьба тонула в темноте и покое, точно огромный гроб. Позабыв про достоинство, Энн принялась колотить в дверь: только бы избавиться от мучительных кошмаров и мужчины, который стоил у нее за спиной. Почему он не уходит?

На пороге показался дворецкий со свечой в шишковатых пальцах; на тронутом возрастом лице отразилось непривычное для него раздражение. Но в следующую секунду челюсть у старика отвалилась.

— Мисс Энн!

«Он стал слишком стар для своей должности, — подумала она. — Завтра же рассчитаю! Выставлю имение на продажу, а слуг уволю».

Но это будет завтра. Предстояло еще пережить остаток этой страшной ночи. Энн взбежала вверх по ступеням, шелковые нижние юбки и шерстяное платье задевали щиколотки.

— Мисс Энн! — взвился ей вдогонку голос дворецкого. Ему ответил мужской шепоток. Она не остановилась.

Застоявшийся воздух был насыщен запахом сырого дерева и карболки, но ему не перебить вонь разложения, которую источали ее одежда, волосы, кожа.

Как много сразу всего прояснилось. Обилие цветов в его доме, разговоры о страсти. Ему не нужна была женщина — он мечтал о мести.

Энн распахнула дверь в спальню и принялась рыться в ящике комода в поисках спичек. Повернула кран газового рожка и несколько бесконечно долгих секунд не могла отделаться от мысли о леди Уэнтертон.

Затем поспешно приподняла хрустальный с гравировкой плафон и зажгла на полную мощность свет. Тени отпрыгнули назад и побежали по стенам.

Энн рванула с себя лиф. Оторвавшаяся пуговица ударилась о стену и беззвучно покатилась по ковру. Не важно. Все теперь не важно. Только бы избавиться от ненавистной одежды. Игривый беспроволочный корсаж с тихим шелестом упал на пол. Женщина не опускала глаз, боясь увидеть на одежде червей.