Мерзость, стр. 157

Смысл избавления от тел я понял гораздо позже. В 1925 году никто из нас пятерых не сомневался, что вскоре последуют новые английские экспедиции на Эверест — возможно, даже в следующем. Мы и подумать не могли, что следующая экспедиция состоится только в 1933-м и что она не продвинется дальше первой ступени. (Они найдут ледоруб Ирвина, но не догадаются спуститься ниже, куда он указывал, к самому Ирвину.) Скромная экспедиция 1938 года станет последней попыткой англичан подняться на Эверест с севера.

Но мы этого не знали. Находка за грибовидным камнем тел четверых немцев, застреленных из английской снайперской винтовки, могла вызвать серьезные дипломатические трения между Берлином и Лондоном. Столкнуть трупы с Северо-Восточного гребня на Северную стену было бы неразумно: на этой стене мы случайно наткнулись на тела Мэллори и Ирвина. А немцы должны были исчезнуть бесследно.

Наблюдая, как Пасанг избавляется от последнего тела, я понял одну важную вещь. Мучительное освобождение от этой замерзшей… штуковины из горла, а также страдания, которые мне причиняла обмороженная слизистая оболочка на протяжении нескольких дней, ослабили меня гораздо сильнее, чем я осмеливался признать. Даже самому себе. Стоя на кромке гребня и наблюдая, как Пасанг заметает следы, я чувствовал, что остатки адреналина, которые помогли мне подняться на вторую ступень, уходят из меня вместе с последними силами, словно вода в водосток.

Доктор Пасанг был прав. Если бы я попытался подняться на вершину — а мне очень хотелось — или даже провел одну ночь на этой высоте, то распрощался бы с жизнью. Эта истина дошла до меня на Северо-Восточном гребне, так близко от вершины. Я стоял там, готовый спускаться, с одним-единственным желанием — выжить и исполнить свой долг перед Реджи и Диконом, перед кузеном Перси и Куртом Майером, а также перед убитыми шерпами. И перед Жан-Клодом. Особенно перед Жан-Клодом.

Просто сойти вниз и выжить, передать фотографии британским властям, которые в них так нуждаются.

Когда мы сошли с кромки гребня позади грибовидного камня, я был уверен, что у меня не хватит сил на «слепой» шаг через гладкий выступ. Но Пасанг без видимого труда преодолел препятствие — знание, что на той стороне есть опоры для ног и зацепки для рук, очень помогает, — а затем подстраховал меня, так что я без особых проблем присоединился к нему, хотя в самом конце поскользнулся, и он поднял меня в воздух, словно тюк с грязным бельем.

Я слишком устал и измучился, чтобы расстраиваться. Я продолжал оглядываться на вершину, и один раз мне показалось, что две крошечные точки одна за другой движутся у самой вершины снежной пирамиды, прямо под пиком.

Но у меня просто не было сил достать из брезентовой сумки бинокль и посмотреть в него. С тех пор мне не дает покоя вопрос, действительно ли я видел Реджи и Дикона, действительно ли на крутом склоне снежной пирамиды были они.

Переключившись на новые баллоны с кислородом, которые немцы нашли в базовом лагере или к востоку от пятого лагеря, где мы устроили склад, мы с Пасангом продолжили спуск. Он не поддерживал меня, но мы шли рядом, и его рука придавала уверенности — мне становилось все хуже.

Пасанг провел меня через остальную часть траверса вдоль гребня, вспомнил то место, где нужно через овраги спуститься на стену к нашему жалкому, состоящему из одной палатки (она была на месте, хоть и сильно накренилась) шестому лагерю. Очевидно, немцы ее не заметили, когда поднимались. В палатке осталось немного еды — шоколад, сардины и один термос с водой, который мы не взяли с собой на гребень, — и мы сложили все это в свои набитые до отказа брезентовые сумки.

Именно здесь, в шестом лагере — перед тем как облака сомкнулись у нас над головой и снова пошел снег, — сидя на камне с верхней стороны палатки и уперев локти в колени, я направил полевой бинокль на вершину Эвереста, и за те несколько секунд, пока облака не заслонили ее, увидел, как там полощется что-то зеленое и золотое, на самом верху, где снежная пирамида должна заканчиваться остроконечным пиком.

Зеленое и золотое? Как и здесь, в шестом лагере, на высоте 27 000 футов, погода там ухудшалась, а ветер усиливался, но Реджи и Дикон не стали бы устанавливать палатку прямо на вершине. Это было бы самоубийством.

Если только они не хотели покончить с собой вместе, возможно в одном спальнике, тесно прижавшись друг к другу, чтобы их нашла следующая экспедиция.

Может, они были любовниками на протяжении всего путешествия? Эта мысль отозвалась у меня болью в сердце и в животе. Может, они заключили некий безумный пакт, решив вместе умереть на вершине?

Потом я вспомнил, что на «большой палатке Реджи» не было ничего золотистого. Зеленое с золотом — это флаг Бромли с фамильным гербом, грифоном и драконом, сражающимися за золотое копье или пику. Шелковый флаг, который Перси взял с собой в горы и который Реджи извлекла из кармана погибшего кузена.

Флаг Персиваля и Реджи на вершине!

Но развевающееся полотнище, которое я видел несколько кратких мгновений, находилось на высоте человеческого роста над заснеженным пиком. Как они смогли…

Затем я вспомнил, что когда мы расставались, Реджи взяла ледоруб Жан-Клода и привязала к рюкзаку рядом с двумя короткими ледовыми молотками.

Я улыбнулся и хриплым голосом описал доктору Пасангу картину, которая промелькнула у меня перед глазами. Он взял у меня бинокль и направил его на вершину, но облака уже сомкнулись, и у него не было шанса увидеть то, что видел я. Зеленое с золотом полотнище, развевающееся среди облачного шлейфа вершины, — эту картину я буду вспоминать всю жизнь.

Теперь мне снова стало трудно дышать, и когда я снова надел металлическую раму с кислородными баллонами и сложил остальные вещи в сумки, то прислонился к камню, на котором примостилась палатка нашего шестого лагеря, и сложился пополам в приступе кашля. На черной поверхности камня остались ярко-красные пятна крови.

— У меня в горле опять что-то замерзло? — прохрипел я Пасангу, когда закончился второй приступ кашля.

Он заставил меня открыть рот, посветил мне в горло маленькой шахтерской лампой и сказал:

— Нет, мистер Перри. Больше никаких обструкций. Но то, что осталось от вашей слизистой оболочки, воспалилось и распухло до такой степени, что может перекрыть доступ воздуха, если мы в самое ближайшее время не спустимся как можно ниже.

— И тогда… я умру? — без особого интереса спросил я — видимо, сказывалась усталость.

— Нет, мистер Перри. Если это случится, я выполню несложную трахеотомию… вот тут. — Его обтянутый перчаткой палец коснулся ямки под подбородком. — У нас есть много запасных стеклянных трубок и резиновых шлангов от кислородных аппаратов, — прибавил он.

«Выполню несложную трахеотомию» — значение этих трех слов я осознал значительно позже.

— А если это не поможет, доктор Пасанг? — Мой хриплый, жалобный голос подозрительно напоминал плач.

— Тогда, чтобы предотвратить коллапс легкого, я проделаю маленькое входное отверстие вот тут, снова наполню воздухом спавшееся легкое, и вы сможете дышать. — Он ткнул пальцем в левую сторону груди. — В данном случае нам тоже прекрасно подойдут трубки и шланги. Единственная проблема — простерилизовать их в этих условиях, при низкой температуре кипения воды.

Я посмотрел на свою грудь. Дырка с торчащим из нее резиновым шлангом от кислородного аппарата? Чтобы впускать через нее воздух? Надуть мое спавшееся легкое?

Приподняв повыше кислородный аппарат у себя за спиной, я подтянул лямки, приготовил кислородную маску и сказал, стараясь, чтобы мой голос звучал твердо:

— У меня хватит сил, чтобы спуститься.

Глава 24

Маршруты на Эвересте, подъем по которым занимает несколько дней — или даже недель, — при спуске можно преодолеть (по крайней мере, до лагерей на леднике, а во многих случаях даже до базового лагеря) за несколько часов. За полдня.

Но это при наличии закрепленных веревок. Мы сняли большую часть перил, чтобы затруднить восхождение немцам. Кроме того, избавились от вешек и флажков, позволявших отличить проложенную наверх… или вниз тропу от опасных тупиков в снежном поле вертикального ущелья, оканчивающихся обрывом на ледник Ронгбук или Восточный Ронгбук.