Ночной портье, стр. 72

Операция длилась три часа. Фабиан потерял сознание еще до того, как мы приехали в больницу. Бегло осмотрев Присциллу, молодой врач велел уложить ее в постель и дать сильное успокаивающее средство.

Я сидел в приемном покое, пытаясь отвечать на вопросы полисменов, как выглядели напавшие на нас бандиты, в какой последовательности и как развивались все события, почему мы оказались в такой поздний час на этой дороге, что за женщина была с нами, ранил ли я кого-нибудь из бандитов, когда стрелял в них.

Трудно было собраться с мыслями и изложить все по порядку. Я находился в состоянии если не растерянности, то подавленности и какого-то оцепенения. Вовсе не легко было объяснить им, что за птица Присцилла Дин и почему она не знала, куда ей ехать ночевать. Полисмены были неизменно вежливы со мной, как будто не подозрительны, но они снова и снова продолжали задавать одни и те же вопросы, несколько видоизменяя их, словно то, о чем я рассказывал, не могло произойти так, как я излагал. Домой я позвонил сразу же после того, как Фабиана увезли в операционную, сообщил о несчастном случае с ним, просил Эвелин не беспокоиться, пообещав, что все подробности расскажу по приезде.

Уже после полуночи молодой полисмен, переговорив по телефону, подошел ко мне и сказал, что обоих парней задержали.

— Вы не попали ни в одного из них, — не сдержав улыбки, сообщил он.

Мне следовало утром явиться в полицейский участок для опознания задержанных. Должна явиться также и женщина, которая была с вами, добавил он.

Когда Фабиана вывезли из операционной, лицо у него было кроткое и спокойное. Хирург в халате и с марлевой повязкой, болтавшейся у горла, выглядел хмурым и озабоченным, стаскивая с рук резиновые перчатки.

— Больной в неважном состоянии, — сказал он мне. — Яснее станет в ближайшие сутки.

— В ближайшие сутки, — машинально повторил я.

— Это ваш близкий друг?

— Да, очень близкий.

— Откуда у него такой длинный шрам на груди и животе?

— Шрам? Я никогда не видел. — Я помотал головой. — Никогда не видел его раздетым.

— Похоже на шрапнель, — произнес хирург. — Должно быть, ранило на войне.

А ведь доктору всего года тридцать два — тридцать три, прикинул я. Что он может знать о войне? А вслух сказал:

— Да, он воевал. Но никогда не говорил, что был ранен.

— Теперь вы знаете, — сухо сказал молодой хирург. — Спокойной ночи.

Едва я вышел из больницы, как перед моими глазами блеснула вспышка, так что я невольно вздрогнул. То был лишь первый фотограф, снявший меня. То ли будет завтра, дружок, подумал я, когда вместе с дражайшей Присциллой Дин ты войдешь в полицейский участок.

Домой я ехал медленно, дорога смутно расплывалась передо мной. Эвелин ждала меня. Мы уселись на кухне, выпили по стаканчику виски, и я рассказал ей все от начала до конца. Когда я окончил, она, закусив губу, пробормотала: «Отвратная женщина. Я бы задушила ее своими руками».

Наутро описание происшествия с моей фотографией появилось в газетах Лонг-Айленда. И уж, конечно, с фотографиями Присциллы. Перед тем как отправиться в полицейский участок, я позвонил в больницу, и мне сообщили, что Фабиан провел ночь спокойно, и разрешили попозже ненадолго навестить его.

Присцилла в сопровождении полицейского прибыла в участок немного раньше меня. Должно быть, более десятка фотографов дежурили перед участком, ожидая нашего появления. Мы опознали обоих задержанных, хотя мне было непонятно, как их могла опознать Присцилла, истерически метавшаяся внутри машины. Оба они сознались во всем, так что их опознание было, по существу, чисто формальным.

Днем они казались совсем безвредными. Обоим было лет по восемнадцать, не больше. Тощие, довольно плюгавые, они испуганно кривили губы, когда полицейские обращались к ним с вопросами. «Шпана зеленая», — презрительно назвал их один из полисменов. Трудно было представить себе, что всего несколько часов тому назад они тяжело ранили человека, пытались убить меня, а я в свою очередь пытался убить их.

Когда я вышел из участка, фотографы все норовили снять меня вместе с Присциллой, но я ускорил шаг и быстро удалился от нее. Я уж по горло был сыт ею, и меня прямо-таки тошнило от ее присутствия.

В больнице я зашел сперва к хирургу, который был настроен оптимистически.

— Больной перенес операцию намного лучше, чем я ожидал, — заверил он. — Думаю, что выкарабкается.

На аккуратно застеленной кровати Фабиан лежал на спине с трубками и датчиками на руках и на груди. Комната была залита солнцем, через открытое окно доносился запах только что скошенной травы. Когда я подошел к кровати, он слабо улыбнулся и, немного приподняв руку, приветствовал меня.

— Сейчас говорил с врачом, — сказал я, пододвинув стул к его постели и усаживаясь. — Он считает, что вы, безусловно, поправитесь.

— Рад это слышать, — прошептал Фабиан. — Уж больно глупо умирать, спасая честь Присциллы Дин, — чуть усмехнулся он. — Нам следовало свести ее с теми двумя парнями. — И, хрипло рассмеявшись, добавил: — Они бы быстро сговорились между собой.

— Скажите, Майлс, с чего это вы вдруг бросились на пистолет?

Он слегка качнул головой на подушке:

— Кто его знает… Какой-то толчок? Порыв? Осторожность была приглушена выпивкой. А может, от старой закваски моего штата Массачусетс…

— Послушайте, дружище, — спросил я, — откуда у вас шрам на груди и животе? Врач интересовался.

— Память об одной стычке, — уклончиво ответил Фабиан. — Сейчас не хочется говорить об этом. У меня к вам просьба. Позвоните Лили и попросите ее, чтобы она, если возможно, приехала на несколько дней.

— Сегодня же позвоню.

— Спасибо, вы настоящий друг. — Майлс вздохнул. — А хороший был вечер. Такие милые люди. Пошлите телеграмму Квину — поздравьте от моего имени.

— Эвелин уже послала, — сказал я.

— Какая она заботливая. Вчера она была просто прелестна. И еще попрошу. Откройте ящик и достаньте оттуда, авторучку, бумагу и дайте мне.

Я подал ему, что он просил. Фабиан, повернувшись на бок, начал медленно, с трудом писать. Потом вручил мне написанное.

— Мало ли что может случиться, Дуглас, а ведь я… — Он остановился, видно, ему было трудно произносить слова. — Это записка в цюрихский банк. Там у меня личный счет, кроме нашего объединенного. Должен признаться, что время от времени я… я отсасывал себе некоторые суммы денег. Проще говоря, Дуглас, обманывал вас. Эта записка возвратит вам все.

— О, Бог с вами.

— С самого начала я предупреждал вас, что хорошего во мне мало.

Я нежно погладил его по голове.

— Это всего лишь деньги, дорогой друг, — сказал я. — А мы все же стоим большего.

На глазах у него показались слезы.

— Всего лишь деньги, — повторил он и вдруг засмеялся. — Я подумал сейчас, что если бы меня не подстрелили, то все бы, наверное, решили, что вся эта история — рекламный трюк для Присциллы.

Вошла медсестра и укоризненно взглянула на меня, давая знать, что пора уходить.

— Не оставляйте выставку, — напутствовал меня вдогонку Фабиан, когда я уже выходил из комнаты.

На следующий день из Лондона прилетела Лили. Я встретил ее в аэропорту Кеннеди и повез в больницу. Она была по-дорожному изящно одета, я узнал то коричневое пальто, которое запомнил по первой встрече во Флоренции. Мы быстро помчались по широкой автостраде, Лили была сдержанна и спокойна, но курила сигарету за сигаретой. Я передал ей слова врача о том, что Фабиан, похоже, поправится. В ответ она только молча кивнула.

Когда мы миновали Риверхед, я заговорил:

— Хирург сказал, что на груди у Майлса огромный шрам, который тянется до живота. Говорит, похоже на ранение шрапнелью. Вы что-нибудь знаете об этом? Я спросил Майлса, но он умолчал.

— Да, я тоже видела шрам, — сказала Лили. — В первую же ночь, которую мы провели вместе. Фабиан очень стыдился его. Он ведь так заботится о своем теле. Поэтому он никогда не плавает и вечно ходит в рубашке с галстуком. Я его особенно не расспрашивала, но однажды он сам рассказал. Он был летчиком-истребителем… Впрочем, вы, должно быть, это знаете?