Возвращение в Африку, стр. 10

— Чьи это земли, Овиди, и почему они вроде бы пустуют?

— Это земли лорда Деламера, а пустуют потому, что так хочется лорду.

— ?

— У лорда много земель по всей Кении, больше, чем у кого-либо другого. Одни земли обрабатываются, приносят большие доходы, а другие, как вот эти, законсервированы и пустуют. Ну, не совсем пустуют, здесь пасутся дикие звери, гнездятся птицы, друзья лорда приезжают сюда отдыхать, охотиться.

— Можно думать, что эти земли вскоре будут возвращены африканцам?

— Каким африканцам?

— Ну вананчи [7], безземельным.

— В этом я сильно сомневаюсь.

— Почему же, ведь пришла ухуру [8], и крестьяне борются за возвращение отторгнутых земель.

— Борются, конечно, но земли лорда Деламера к ним не отойдут.

— Почему же?

Овиди молчит, давая понять, что мы и сами могли бы догадаться почему. В новых поездках по стране, видя законсервированные или тщательно ухоженные поля, тучные пастбища, выслушивая ответы Овиди на вопрос «кому принадлежат эти земли?», мы познакомились с владениями графов Плимут, Аберкорн, Критгнер, виконта Кобхена. До сих пор эти земли принадлежат их прежним хозяевам, и лишь незначительная часть перешла к африканцам, но не к крестьянам, а к нуворишам, главным образом из числа представителей государственно-бюрократической элиты.

Накануне провозглашения независимости Кении в районах товарного хозяйства европейскому фермеру принадлежало земли в 470 раз больше, чем африканскому крестьянину. Более миллиона африканцев не имели земли! За годы независимости в стране проведены земельные реформы, направленные на африканизацию землепользования. Подвести объективные итоги этих реформ не так-то просто, ибо статистикой, как показывает жизнь, даже при наличии ЭВМ можно манипулировать так, что черное выдается за белое, как, впрочем, и наоборот. Уместно указать на общие социально-экономические тенденции: власти отказались от безвозмездной экспроприации земельной собственности белых поселенцев; большинство специализированных плантаций и ранчо поселенцев сохранились; подрывается традиционное общинное землевладение, насаждаются частно-капиталистические отношения в деревне, всемерно поддерживаются «жизнеспособные» фермерские хозяйства, происходит дальнейшее обезземеливание бедняков…

Вскоре слева от дороги, в низине, показалось другое озеро — Накуру. Уже за несколько километров открывается голубая гладь в четко очерченных, как на картинах Н. Рериха, розовых берегах. Приближаясь, видишь, как очертания озера меняются, розовые берега как бы смещаются то к одной, то к другой стороне холмов, озеро становится то правильно круглым, то овальным, на нем вдруг образуются розовые полуострова и острова, которые расплываются, возникают в другом месте, а то и вовсе исчезают. Что за фантасмагория? Игра света, обман зрения? И только уж совсем рядом наваждение проходит, и отчетливо видишь, что розовые берега, появляющиеся и исчезающие острова — это многотысячная колония розовых фламинго, занятых добыванием пищи, любовными играми, заботой о потомстве. Стоя на берегу, можно часами, не уставая, наблюдать за этими красивыми, крупными птицами. Изгибая длинные шеи и опустив головы в воду, одни прочесывали илистое дно в поисках пищи, другие, засунув черные клювы под крыло, стоя на одной лапе и прижав другую к туловищу, очевидно, отдыхали. Иногда птицы смешно разбегались на своих длиннущих лапах-шарнирах и поднимались в воздух. И скоро целая стая, покрутив над озером, опускалась в другом месте, а то и вовсе исчезала, растаяв на горизонте розовой дымкой. Колония фламинго на озере Накуру считалась одной из самых многочисленных в Африке, насчитывала до миллиона двухсот тысяч птиц. В последние годы она уменьшилась в несколько раз; кенийцы считают, что виной тому — построенный недалеко от озера завод химических удобрений со стоком в озеро. Владельцы завода, само собой разумеется, отрицают свою вину и ссылаются на не познанные еще наукой законы миграции птиц.

Загрязнение окружающей среды, увы, отмечается и в Восточной Африке. Я не говорю о столице Кении — Найроби. Как и всякий большой город, он задыхается от выхлопных газов. Но и на далеких от столицы пляжах Индийского океана, омывающего берега Кении, около дорожек и лестниц, ведущих к фешенебельным туристским отелям, стоят банки и бутылки с керосином, набором щеток и губок для отмывания ног от нефти, хотя нефть в Кении и не добывается. Смоляные шарики на пляжах — это следы промывки нефтяных танкеров. На уединенном острове Ламу, славящемся своими белыми поющими дюнами, которые можно сравнить с дюнами Куршской косы в нашей Прибалтике или пляжами Варадеро на Кубе, я находил на безлюдных берегах в местечке Пипони, что означает на языке суахили «уголок прохлады, отдыха, освобождения от забот», полузанесенные песком пластмассовые бутылки из-под фанты, резиновые подошвы, рекламные сумки сигарет «Мальборо», «Кент», головы пластмассовых кукол с выцветшими на жарком солнце глазами… Все эти не поддающиеся разложению предметы современного химико-пластикового быта принесены течениями. Океан большой — что случится, если выгрузить контейнеры с мусором прямо за борт?! Нет, оказывается, ничто неразумное не проходит для природы бесследно. Возможно, когда-нибудь все поймут, что эстетическая ценность природы — такое же богатство, как вода, леса, залежи золота, меди, нефти, алмазов! И представьте — начинают понимать! Недавно я узнал, что в Шотландии существует национальный трест, который покупает… пейзажи. Он покупает их у фермеров, платит деньги за то, чтобы лишить людей права портить по своему усмотрению пейзаж. Рассказывают, что трест, существующий прежде всего за счет развития туризма, — богатая организация.

КАК НАПУГАТЬ ХАМЕЛЕОНА

Керичо встречает путников своей обычной погодой. Сколько бы раз я ни подъезжал к этому городку, как правило, попадал в дождь. Всю дорогу от Накуру ясное солнце, безоблачное небо, не предвещающее никаких перемен, и совершенно неожиданно, как бы миновав невидимую грань, по крыше машины начинал барабанить дождь, и не просто дождь, а настоящий ливень, иногда с градом. «Постучав» десять-пятнадцать минут, дождь так же неожиданно прекращается, снова палит нещадное тропическое солнце. От земли поднимаются горячие испарения, которые, казалось, можно зажать в ладонь, а потом рассматривать это косматое чудище. Недаром здесь сосредоточено до семидесяти процентов чайных плантаций страны, принадлежащих главным образом английской монополии «Брук Бонд». Куда ни кинешь взгляд — всюду изумрудный ковер чайных кустов с еле различимыми нитями междурядий, по которым, быстро манипулируя руками, неторопливо пробираются сборщики чая в желтых прорезиненных комбинезонах с высокими корзинами за плечами. Чай в этих местах собирают практически круглый год, ибо круглый год здесь много влаги и солнца. С кенийским чаеводством меня знакомил управляющий одной из местных компаний мистер Смит, спокойный, рассудительный, знающий дело англичанин. На мой наивный вопрос о том, что нужно для чайного куста, он ответил:

— Как можно больше солнца, как можно больше влаги и, конечно, определенная высота над уровнем моря.

— Ну а почва, она ведь имеет значение?

— О, да, почва должна быть очень хорошей, и здесь она именно такая.

Смит подвел меня к траншее, подготовленной для посадки деревьев, легко спрыгнул в нее и показал полутораметровый слой темно-красного глинозема, не уступающего, по выражению Смита, украинским черноземам.

— У вас есть пословица, кажется, она звучит так: воткни в землю трость — вырастет кэб.

(Я понял: воткни в землю оглоблю — вырастет тарантас.)

— Вот и в Керичо такая же почва, только она не черного, а красного цвета. Не кажется ли вам, что природа чего-то тут недоработала, казалось бы, должно быть наоборот — черноземы в Африке, а в России красноземы — под цвет вашей революции.