Деревянные космолеты, стр. 38

Соблазн выбросить из головы собственный стратегический план и пуститься в погоню за противником был велик, но внутренний голос запротестовал. В горячке боя Толлер потерял всякое представление о времени, а ведь истребители жгли кристаллы почти без передышки. Он взялся за поршень подачи топлива и по числу качков определил, что в баках весьма поиссякло твердое вещество. Запрокинув голову, он посмотрел в ту сторону, где начиналась битва. Самые первые белые следы уже растаяли. Где-то в беспредельной межпланетной пустоте исчезли базы эскадрилий. Найти их будет непросто, подумал Толлер, и для этого тоже понадобится топливо.

Он зажег одну из оставшихся стрел и медленно помахал ею над головой. Через несколько минут пилоты, узнав сигнал, выбрались из кипящей тучи дыма и пара и слетелись к нему. Многие, опьяненные азартом, наперебой рассказывали о своих дерзких атаках и победах. «Вот так рождаются легенды», – подумал Толлер, представив себе истории, которые потом расплодятся в прадских тавернах. Чуть ли не последней из тучи появилась Бериза Нэрриндер, и пилоты весело загомонили, увидев, что ей удалось заарканить и привести на буксире поврежденную машину Перобэйна.

Когда стало ясно, что из боя вышли все уцелевшие машины, Толлер пересчитал их и упал духом. Вместе со спасенным Беризой истребителем их осталось двадцать пять. Толлер приказал сделать перекличку во всех трех эскадрильях, и вскоре выяснилось, что пропал Уэнс Мокерат и его «Зеленый-3». Как и когда он повстречал свою гибель, никто из товарищей не заметил. Возможно, он налетел на горящий небесный корабль и теперь падал вместе с ним.

Печальная новость отрезвила летчиков, но вскоре вновь поднялся веселый гомон. Толлер и не ждал иного. Молодость вовсе не бессердечна; просто все эти ребята – жертвы войны, хоть и невредимы с виду. «Похоже, когда-то такое случилось и со мной, – подумал он. – Незаметно для меня самого. Лишь совсем недавно мне открылось, что я – автомат из костей и плоти, но без души. А ведь без души не сохранить тепло и радость».

Перед его глазами, довольно далеко, маячила гондола подбитого корабля. Команде удалось избавиться от горящего шара, и теперь его останки огромными серыми клочьями висели у бортов и над головами. Расстояние между гондолой и эскадрильями не менялось – они все падали с одинаковой скоростью.

На такой дистанции истребители были неуязвимы для мушкетных пуль, но мирцы упорно палили с бортов. «Неужели не понимают, – снова подумалось Толлеру, – что даже при такой мизерной скорости падения выжить им не суждено? Постепенно они разгонятся и в конце концов расшибутся всмятку».

И тут случился курьез, один из тех, что частенько бросают вызов кажущейся незыблемости вероятностных законов. Медленно вращаясь вокруг продольной оси, к Толлеру приблизилась пуля и замерла на расстоянии вытянутой руки.

Он выловил из воздуха неровный цилиндрик браккового дерева, повертел перед глазами и спрятал в карман, ощутив на миг странную связь с вражеским стрелком. «Подарок мертвецу от мертвеца», – мелькнуло в мозгу.

– Ладно, ребята, нынче мы неплохо поработали, – произнес он, воздев руку в перчатке. – Пора и по домам.

Глава 9

Грохот фургона приближался, и Бартан наконец заставил себя подняться на ноги и подойти к зеркалу, висящему на кухонной стене. Праздничная одежда стесняла движения – он давно от нее отвык, – и вдобавок лицо, возникшее по ту сторону стекла, показалось незнакомым. От мальчишеской жизнерадостности, которая в свое время снискала ему недоверие фермеров, и следа не осталось. На него взирал загорелый мужчина, познавший одиночество, печаль и тяжелый крестьянский труд.

Бартан пригладил черные волосы, поправил воротник рубашки и двинулся к выходу из дома.

Под частое фырканье престарелого синерога, взмокшего от бега в полуденную жару, Харро и Эннда остановили фургон посреди двора, помахали Бартану и выкрикнули приветствие. После того мрачного события на их ферме они прониклись симпатией к Бартану, и недавно Эннда уговорила его оставить дом на несколько часов и развеяться в Новом Миннетте.

Бартан помог ей спуститься с высокой повозки, и они не спеша пошли к дому. Харро тем временем вел к воде распряженного синерога.

– Да ты у нас нынче просто молоденький щеголь! – Улыбка согнала с лица Эннды усталое выражение.

– Ухитрился сберечь хорошую рубашку и клетчатые штаны, но сдается, они маленько сели.

– Да нет, это ты раздался. – Эннда остановилась и скользнула по его фигуре одобрительным взглядом. – И куда только делся тот сопливый мальчишка, что все норовил задурить нам головы мудреными городскими речами?

– Я теперь мало говорю, – уныло сказал Бартан. – Какой от этого прок?

Эннда ободряюще сжала ему запястье.

– Как Сонди? Не лучше? Сколько уже она так? Почти двести дней, да?

– Двести?! Я уже давно сбился со счета. Да, похоже, что-то вроде этого. С ней все по-прежнему, но я не теряю надежды.

– Вот и молодец! Ну, так где твоя милашка? В спальне?

Бартан кивнул, распахнул перед Энндой входную дверь и проводил ее в спальню. Сондевира в белой ночной рубашке до пят сидела на краешке кровати, уставившись в стену. Она даже бровью не повела, когда вошли Бартан и Эннда, – скорее всего и не заметила их. Ее желтые волосы были тщательно расчесаны, но бездарная укладка не оставляла сомнений в том, что прической Сондевиры занимался Бартан.

Войдя в комнату, Эннда опустилась перед девушкой на колени и взяла ее безвольные руки в свои. Красивое лицо Сондевиры осталось безмятежным, глаза – невидящими. Эннда поцеловала ее в лоб, встала и вернулась к Бартану.

– Ну ладно, юноша. Езжай-ка ты в город и гуляй в свое удовольствие, а я тут обо всем позабочусь. Только скажи, чем покормить Сондевиру… ну и насчет прочего.

– Насчет прочего? – Бартан недоуменно поглядел на Эннду, и та сердито хмыкнула. – А! Не беспокойся, она у меня чистюля, все, что надо, сама делает и ест, что дадут. Просто для Сонди никого, кроме нее самой, как бы и не существует. Ни словечка не обронит. Сидит вот так на кровати день-деньской и в стенку глядит. А меня в упор не видит. Ну да ладно. Может, это мне за грехи воздаяние. За то, что привел ее сюда.

– Не дури. – Эннда обняла его, и он подался навстречу, прижался и сразу сомлел в ауре тепла, женственности и доброты.

– Это еще что за дела? – громыхнул Харро, шагнув с крыльца в полумрак кухни. – Бартан, да тебе, никак, одной женщины мало?

– Харро! – вскинулась на мужа Эннда. – Что ты несешь?

– Ой, прости, дружище. Я вовсе не насчет того, что твоя Сонди… – Харро скомкал фразу, и круглый шрам на его щеке побледнел на фоне густого румянца.

– Нечего тут извиняться, – отмахнулся Бартан. – Я ужасно рад, что вы приехали. Вы мне здорово помогли.

– Чепуха! Нам ведь тоже не вредно маленько передохнуть. Лично я буду весь вечерний день дурака валять… и честно предупреждаю: винцу твоему спуску не дам! – Харро с вожделением зыркнул в угол, где стояли оплетенные бутыли. – Я гляжу, там еще кое-что осталось, а?

– И там, и в погребе – сколько душе угодно. Это ж моя единственная утеха.

– Надеюсь, ты не злоупотребляешь? – забеспокоилась Эннда.

Бартан улыбнулся.

– Пью не больше, чем нужно, чтобы спать как убитый. А то тихо тут слишком… Как в могиле.

Эннда кивнула:

– Бедняжка Бартан! Тяжело, наверно, одному. И мы теперь не ахти какие помощники, сами едва управляемся. Такое число народу подалось на север… Ты небось уже слышал – Уилверы и Обригейлы уехали.

– Да… Столько труда, и все насмарку! А сколько людей еще осталось?

– Пять семей, ежели нас не считать. Бартан уныло покивал:

– Им бы еще малость подождать, а там…

– Если еще малость подождать, то стемнеет, пока ты доберешься до таверны, – перебила Эннда, подталкивая его к выходу. – Езжай, Бартан, езжай и отдохни несколько часиков. Давай иди.

Он бросил последний взгляд на жену, замкнувшуюся в собственном, никому другому не доступном мире, вышел во двор и свистнул синерогу. Затем оседлал его и через несколько минут выехал. Ему никак не удавалось отогнать чувство вины, как будто он поступал недостойно, получая передышку в полдня от работы на износ и непосильного бремени ответственности. Но он так истосковался по безыскусным развлечениям в компании добродушных и дружелюбных пьяниц, что без особого труда нашел себе оправдание.