Рассказы и повести, стр. 60
— А может, оно где-нибудь затерялось.
— Не знаю, Танька. А может, папа просто не успел его написать. Ведь на войне знаешь как: командир даст приказ — бей врага, и ни шагу назад!
Лёша долго рассказывал. Таня слушала его и всё старалась вспомнить папу. И порой ей казалось, что вот ещё немножко, ещё чуточку — и она его всё-таки вспомнит.
Глава третья
СЕМЕЙНЫЙ СОВЕТ
Наконец пришла мама. Она вошла в комнату, увидела, что темно, стала нашаривать на стене выключатель и сказала:
— Ау, птенцы! Где вы тут?
В комнате сразу стало очень светло. Лёша и Таня щурили глаза и смотрели на маму. Таня подбежала к ней:
— Почему так поздно?
— Надо было, дочка. А вы что же это, опять на подоконнике сидели!
— Мама, мы ведь уже не маленькие.
— Знаю я таких немаленьких! И почему в потёмках, как совы?
— Просто так, — сказал Лёша. — Вспоминали всякое…
Мама поставила в угол сумку, сняла жакетку:
— Вы что ж это, не ужинали ещё? Ах вы такие-сякие, живо за стол! Я сейчас…
Она пошла к себе в комнату переодеваться. А Лёша с Таней стали подавать на стол: три тарелки, три чашки, три ложки — всё по три.
Потом сели ужинать. Хорошо, когда мама дома, сидеть за столом, покрытым белой скатертью, под яркой лампой… Лёша пил чай из стакана с подстаканником, а мама с Таней — из чашек. Ужинали молча, потому что папа не любил, когда за едой болтают. Говорили только самое необходимое: «Лёша, отрежь Тане хлеба», «Таня, подай чашку», «Мама, подлей горяченького»…
После ужина Лёша с Таней вымыли посуду — три тарелки, три ложки, всё по три, — смахнули крошки со скатерти, подмели, причём Таня держала совок, а Лёша заметал на него мусор.
Когда всё было кончено, мама сказала:
— Так, молодцы! А теперь давайте устроим семейный совет.
Таня очень любила семейные советы. Она закричала:
— Ой, скорей, давайте!
И вот все втроём уселись на старый плюшевый диван: мама, конечно, посерёдке, а Лёша с Таней — по бокам. Мама накинула на плечи белый шерстяной платок с длинными кистями, а Таня прижалась к маме и прикрылась уголком этого платка.
— Значит, так. Была я сегодня в райсовете. Секретарь говорит: «Лидия Мироновна, вот вам путёвка в сердечный санаторий «Зелёный шум», здесь, под Москвой. Вам, как жене погибшего фронтовика, бесплатно. Ехать через два дня». Посмотрела я на эту путёвку и говорю: «Спасибо, товарищи, но как же я своих птенцов-то оставлю?» А секретарь говорит: «Ничего, они у вас уже большие, две недели пробудут и без мамы, ничего им не сделается». Вот, «большие», давайте совет держать: управитесь вы тут без мамы или нет?… Таня, да не рви ты на мне платок, пожалуйста!
Пока мама говорила, Таня всё заплетала косички из кистей на платке. Наверно, косичек двадцать заплела.
Она отпустила платок и в упор посмотрела на маму. Как же так? Как же это мама уедет на целых две недели? Как же без неё быть? А кого они с Лёшей по утрам будут провожать в библиотеку, кого встречать по вечерам? Нет, нет, две недели это слишком долго, это всё равно что целый год! Она вскочила:
— Я…
И вдруг прикрыла рот рукой. Она подумала: «А почему это я первая должна говорить? Пускай вперёд Лёшка скажет. Ишь хитрый какой: сидит и молчит. Ведь он старше. Если он скажет, чтобы мама осталась, она его скорей послушает. Всё-таки он мужчина — и чай пьёт с подстаканником и всё такое».
Она сказала:
— А почему я первая? Пускай вперёд Лёша скажет. И всё!
И она снова села подле мамы и давай расплетать шерстяные косички, которые она только что старательно заплетала.
Мама повернулась к Лёше:
— Что ж, твоё слово, сын!
Лёша поднялся, засунул руки в карманы и стал ходить взад и вперед по комнате широким, размашистым шагом, как папа. Потом он остановился перед мамой и сказал:
— По-моему, вопрос ясен. Тебе надо ехать, факт! А мы тут управимся. Если что сварить, я сумею. Помнишь, какой я тогда зимой суп сварил?
Мама улыбнулась, а Таня сморщилась:
— Такой солёный был, что до сих пор во рту противно!
— А зачем ты солила? — сурово спросил Лёша. — Кто тебя просил!
— А почему ты не сказал, что уже солил?
— Ладно, будет вам, — сказала мама и повернулась к Тане: — Ну-с, дочура, а ты что скажешь?
Таня молчала. Она растерялась и не знала, что сказать. Вот так Лёша! Выступил, называется!
— Танюша, поскорей, — сказала мама, — а то спать пора.
Таня встала и тоже начала ходить по комнате.
— Я сначала думала не так, — сказала Таня, — потому что без мамы нельзя. Как мы это будем без мамы, я себе даже не представляю.
— Ну да, — сказал Лёша, — вас надо ещё с ложечки кормить!
— При чём тут «с ложечки»? Я знаю, мама, тебе надо ехать — и всё. Чтобы ты поправилась. Чтобы у тебя сердце не билось.
Она подбежала к маме, обняла её и стала стискивать изо всех сил:
— Мамочка, миленькая, не уезжай!.. Нет, уезжай, уезжай! И приезжай вот такая толстая, вот такая…
Мама сказала:
— Танюша, пусти! Ты меня раздавишь!
— Пускай раздавлю, пускай!.. — Таня всё тормошила маму.
— Танька, перестань! — сказал Лёша.
— А ты чего?
Таня отпустила маму, обернулась к Лёше и вдруг как толкнёт его на диван! Лёша с размаху плюхнулся на диван так, что старые пружины жалобно загудели. Все засмеялись. Потом мама поправила волосы, натянула на плечи платок и сказала:
— Я думаю вот что… Я думаю, мы ещё попросим кунцевскую бабушку у нас пожить эти две недельки. Всё-таки я буду спокойней.
— Правильно, бабушку! — обрадовалась Таня.
Она очень любила бабушку.
— Даёшь бабушку! — крикнул Лёша. — Да здравствует бабушка!
На этом семейный совет и закончился. Решение было принято единогласно: маме в «Зелёный шум» ехать.
Глава четвертая
ДОРОГАЯ МАМА!
Кунцевская бабушка, папина мама, была старенькая. Один раз Тане вздумалось пересчитать все морщинки па бабушкином лице. Считала-считала — вдруг бабушка улыбнулась, и морщинок сразу стало вдвое больше.
— Бабушка, не надо смеяться, — сказала Таня, — а то я сбиваюсь.
— И, внученька, — сказала бабушка, — всё равно не сочтёшь. Мне шестьдесят осьмой. Клади по одной на каждый год — не ошибёшься!
Она приехала в четверг, пятнадцатого. В пятницу, шестнадцатого, мама уехала в санаторий. А в субботу, семнадцатого, Таня уже сидела за своей половиной стола и писала маме письмо. Она обещала писать маме каждый день.
Она выбрала в пенале самую лучшую ручку, самое новенькое перышко и теперь старательно выводила буквы, чтобы маме понравилось её письмо.
Таня ещё никогда не писала писем. Это дело не простое. Надо, чтобы ни одной кляксинки не было. Надо знать, где поставить точку, где запятую, где восклицательный знак, где вопросительный… Надо знать, как перенести слово, если не помещается.
Таня сидит и пишет:
«Дорогая мама! (Тут можно восклицательный.) Пишу тебе письмо. (Тут можно точку.) Лёша пошёл за хле- (тут надо перенести, а то не поместится) бом. Бабушка пошла в мага…»
— Дзинь! — затрещал звонок в коридоре, словно закончил слово.
Таня осторожно положила перо и пошла открывать:
— Лёша, ты?
— Не совсем.
Как это — не совсем? А, я знаю, это Стасик, да?
— Он самый!
Таня отперла дверь. Перед ней стоял Стасик — Лёшин товарищ. Он толстый, у него светлые, почти белые, как на зубной щётке, волосы. И растут они так же — щёточкой.
Бью челом, — сказал Стасик. — Где боярин Алексей?
— В булочной. Сейчас придёт.
— Так. Ясно-понятно.
Стасик прошёл в комнату. На нём зелёная гимнастёрка и широкий ремень, наверно, отцовский. На боку висит маленький настоящий фотоаппарат.
— Стасик, знаешь, сними меня! — сказала Таня.
— Сейчас освещение неподходящее, — сказал Стасик. — Светосила не та. Завтра. Нет, и завтра тоже нет: завтра весь наш отряд уезжает.