Рассказы и повести, стр. 27
— Здесь проживает мещанин Гутман Рувим… — Он заглянул в бумагу и с трудом выговорил: — Рувим-Пин-хус Нах-манович?
Пламя на свечах подскочило. Янкеле забился в угол между комодом и печкой. Бабушка нагнулась за спичками. Она никак не могла их нащупать.
— Здесь.
— Ага!
Загремели шпоры. Пристав вошёл в комнату. Сел, сбросил снег с бороды и поставил шашку между колен. Громадные следы остались на полу, среди опилок.
— А где он сам пропадает… Ру-вим-Пин-хус Нахмано-вич?
Бабушка засуетилась:
— Теперешние дети, господин пристав! Разве они что-нибудь скажут! Вы знаете, где они? Так и я знаю! Они же не слушаются, господин пристав!
— Мадам Гутман! — закричал пристав. — Вы плохая мать! Таких матерей сажать надо!
Он схватил с комода субботний подсвечник и поставил ближе к себе на стол. Янкеле замер.
А пристав достал папиросы «Фру-фру», пригнулся к свечке и закурил. Как будто это обыкновенная спичка!
Янкеле ужаснулся. В пятницу вечером человек дотронулся до подсвечника! Прикурил от субботней свечи! Янкеле затаил дыхание. А что, если сейчас грянет гром, блеснёт молния и вопьётся приставу в грудь — туда, где болтается шнур и свисток.
Янкеле съёжился. Пристав стукнул шашкой:
— Один сын у вас политический преступник, другой уклонился от явки в воинское присутствие!
— Теперешние дети… — начала бабушка. Но пристав перебил её:
— Что вы мне толкуете: «Дети, дети»! Тут разговор короткий: или он в двадцать четыре часа явится к воинскому начальнику, или… — он затянулся и выдул дым прямо бабушке в лицо, — вы за него заплатите штраф в размере… — он ещё раз затянулся, — трёхсот рублей!
— Трёхсот рублей? — шёпотом повторила бабушка и опустилась на сундук. — Трёхсот рублей?! — Она тихонько засмеялась. — Спросите раньше, я когда-нибудь глазами видела трёхсот рублей? Я только издали слыхала, что на свете бывает трёхсот рублей, четырёхсот рублей…
Пристав схватил с подоконника чернильницу Янкеле, снял фуражку, бросил на пол окурок и стал писать.
— Что касается описи имущества…
— Какая у нас имущества? — Бабушка махнула рукой. — Вы же сами видите, господин пристав!
Пристав почесал вставочкой нос, оглядывая комнату.
— Ну, стол… подсвечники, комод… — Вдруг он заметил большие блестящие глаза Янкеле. — А там кто прячется?
— Внучек, — сказала бабушка.
— Внучек?… Видите, у вас не так уж мало имущества! — Пристав перечитал бумагу. — А теперь, мадам Гутман, распишитесь.
Бабушка не шелохнулась:
— В субботу мы не пишем, господин пристав. Потом я же по-русски неграмотная, господин пристав! А кресты я не буду!
Пристав повернулся к печке и поманил пальцем:
— Поди сюда, дезертир!
Янкеле несмело подошёл к столу.
— Писать умеешь?
Янкеле молча мотнул головой.
— Подпишись!
«Подпишись»? Янкеле не верил своему счастью. Его просят расписаться, как большого! Он ещё никогда по-настоящему не расписывался.
Вдруг он вспомнил: ведь сейчас уже суббота, писать нельзя. Он растерянно оглянулся на бабушку. «Ничего, котик, не бойся!»
Пристав показал толстым пальцем:
— Здесь!
Янкеле осторожно взял перо, наполнился гордостью и медленно вывел большими буквами: «ГУТМАНЪ». И от твёрдого знака такой хвостик пустил, как полагается на подписи. Получилось хорошо, даже сам пристав похвалил:
— Молодец!
Он забрал свои бумаги, шашку, фуражку и ушёл. Только следы свои оставил на полу…
Янкеле стал укладываться. Бабушка молча сидела у стола. Янкеле босиком, в одной рубашке подошёл к ней:
— Бабушка, ты не скучай, я знаю!
— Что ты знаешь, Янкеле?
— Я знаю… — Он обнял её. — Мы не дадим ему эти триста рублей, и нас посадят в тюрьму, и мы тогда будем вместе с папой!
Бабушка улыбнулась. Янкеле прижался к ней;
— А это ничего, что я в субботу подписался?
— Ничего, — ответила бабушка, — тебе ведь ещё не тринадцать лет!
Янкеле успокоился и лёг. Оказывается, иногда даже лучше, когда тебе нет ещё тринадцати лет!
Он долго ворочался на своём сундуке, потом повернулся лицом к бабушке:
— Вот ты всё жалуешься, что нет мужчины в доме. А кто бы тогда подписался, если бы не я?
Он скоро заснул. Бабушка долго прислушивалась к его дыханию. Он спал крепко и даже всхрапывал, как настоящий взрослый мужчина после длинного трудового дня.
«ЗЕМНОЙ РАЙ»
Янкеле много рисовал. Сапожник Коткес попросил его:
— Янкель, нарисуй мне сапог, а я его в окне вывешу. А тебе за это набойки поставлю, губернаторские!
Янкеле нарисовал чернилами сапог, провёл по голенищу черту мелом, что означало блеск, и подписал, как просил Коткес, по-русски:
ПОЧИНЯЮ
МУЖЕСКИЙ И ЖЕНСКИЙ ОБУФЬ
Потом явилась галантерейщица Хана. Она заказала плакат: пудовая гиря висит на нитке, а нитка не рвётся. И подпись:
ДЕШЕВШЕ НЕТ И НЕ ИЩИТЕ!
На этом заказе Янкеле заработал семь копеек. Слава его росла. Во дворе заговорили:
— Вы видели, какой он сделал Коткесу сапог? У простой табачницы, у Двойры, такой способный мальчик, такой талант!
Слух о Янкеле дошёл до оптовой бакалейщицы мадам Мошковской.
В субботу она велела прислуге Юзефе привести Янкеле.
Янкеле пошёл с Юзефой. Вот он осторожно ступает по скользкому полу. Какой он чистый, этот пол! Янкеле никогда не думал, что полы, по которым целый день ходят ногами, могут так блестеть! А вот там какие-то деревья в бочках, прямо в комнате. А на стене висят тарелки!
— Юзефа, зачем тарелки на стене, точно карточки? А что там за шуба на полу?
— Это не шуба, — засмеялась Юзефа, — это белый медведь!
— Разве бывают белые? — удивился Янкеле.
— Тише, Янек, обожди здесь, я пойду скажу.
Янкеле остался один. Было тихо. Где-то важно тикали часы. Медвежья голова скалила пасть и сверкала стеклянным глазом. Янкеле стало не по себе: «Непонятный там медведь — белый!»
Вдруг скрипнула дверь, и показался Моник, младший сын Мошковской. На нём был синий матросский костюм с белым воротничком.
Моник долго смотрел чёрными неподвижными глазами на Янкеле, потом засунул палец в рот и сказал:
— А ты не знаешь, зачем я пришёл?
— Нет, — признался Янкеле.
— Меня мама прислала смотреть, чтобы ты ничего не стащил.
Янкеле покраснел и тихо сказал:
— Я лучше уйду. Где тут уходят?
Он повернулся к двери. Но мадам Мошковская уже двигалась ему навстречу. Шелестело тёмное шёлковое платье. Седые волосы просвечивали сквозь чёрные кружева платка. Она со вздохом опустилась на стул:
— Монечка, иди к себе! — и стала в упор разглядывать Янкеле, как и Моник, не мигая. — Так это ты и есть знаменитый Янкеле Сарры-Двойры, табачницы? Ты на самом деле замечательно рисуешь?
— Не знаю, — ответил Янкеле. И ему захотелось домой, к бабушке.
— У меня для тебя большой заказ, — сказала Мошковская. — Вот! — Она взяла со стола книжку и стала перелистывать её короткими пальцами. — Посмотри на эту картинку. Нравится?
Янкеле посмотрел: нарисован волк, и овечка, и лев, и другие звери, и девочка — и все они идут рядышком. И подписано: «Земной рай».
— По-моему, — тихо сказал Янкеле, — так не бывает, чтобы вместе волк и овечка…
— Но так будет! — подхватила мадам Мошковская, поднимая глаза к потолку. — «Волк будет жить вместе с агнцем, и леопард будет лежать вместе с козлёнком», так сказал пророк Исайя. Это будет, когда все люди станут праведниками. Понятно тебе?
Янкеле хотел спросить, что такое «агнцем», но не решился и ответил:
— Понятно.
«Земной рай» ему понравился. Тогда, значит, собаки не будут кусаться, как сейчас Володькин Пират. И мальчишки не будут швыряться камнями…