Паскуале Бруно, стр. 4

— Да, я его сын.

— И вам известно, почему голова вашего отца находится там? Отвечайте!

Паскуале молчал.

— А потому, — продолжала Джемма, — что ваш отец покушался на жизнь графа, моего отца.

— Знаю, сударыня. Знаю также и другое: когда ребенком вас выводили гулять, ваши горничные и лакеи показывали вам эту клетку и говорили, что в ней голова преступника, собиравшегося убить вашего отца. Одного только вам не рассказали, сударыня: ваш отец обесчестил моего отца.

— Вы лжете!

— Да покарает меня Господь Бог, если я солгал, сударыня. Моя мать была красива и добродетельна; граф полюбил ее. Она устояла перед его обещаниями, домогательствами, не испугалась даже угроз. И вот однажды, когда мой отец уехал в Таормину, граф приказал четырем верным людям похитить ее и отвезти в принадлежавший ему небольшой дом между Лимеро и Фурнари — в нем теперь постоялый двор… И там… там, сударыня, он надругался над нею!

— Граф был властелином Баузо, крестьяне принадлежали ему душой и телом. Он оказал большую честь вашей матери, обратив внимание на нее.

— Мой отец принял это иначе, — сказал Паскуале, нахмурившись, — быть может, потому, что родился в Стрилле, на земле князя Монкада-Патерно: он ударил кинжалом графа. Рана не была смертельна, и слава Богу, хотя я долгое время жалел об этом. Но сегодня, к моему стыду, это меня радует.

— Если память мне не изменяет, не только ваш отец был казнен как убийца, но и все ваши дяди отбывают наказание на каторге?

— Да, они спрятали виновного и встали на его защиту, когда за ним явилась полиция. Их посчитали сообщниками отца и отправили на каторгу. Дядя Плачидо попал на остров Фавиньяна, дядя Пьетро — на Липари, а дядя Пепе — на Вулькано. Я был тогда ребенком, но и меня арестовали вместе с ними, однако потом вернули матери.

— А что стало с нею?

— Она умерла.

— Где же?

— В горах между Пиццо ди Гото и Низи.

— Почему она уехала из Баузо?

— Почему? Чтоб ей не видеть каждый раз, когда мы шли мимо замка, головы своего мужа, а мне — головы моего отца. Да, она умерла без врача, без священника. Я похоронил ее на неосвященной земле и был ее единственным могильщиком… Надеюсь, вы простите меня, сударыня, но на свежей могиле матери я дал обет отомстить за гибель всей моей семьи — уцелел я один: ибо дядей моих я не числю уже в живых, — да, отомстить вам, последней из семьи графа. Но что поделаешь? Я влюбился в Терезу, спустился с гор, чтобы не видеть могилы матери, так как чувствовал, что готов нарушить свою клятву, и поселился в долине, неподалеку от Баузо. Более того, когда я узнал, что Тереза надумала уехать из деревни и поступить к вам в услужение, мне пришла в голову мысль наняться к князю. Долгое время эта мысль страшила меня, потом я с ней свыкся. Я решил повидать вас, и вот я пришел, пришел безоружный, чтобы умолять вас о милости, вас, сударыня, перед кем собирался предстать только как враг.

— Вы понимаете, конечно, — ответила Джемма, — что князь не может взять к себе человека, чей отец был повешен, а родственники осуждены на каторжные работы.

— Но почему же, сударыня, если этот человек готов забыть, что приговоры были вынесены несправедливо?

— Вы с ума сошли!

— Вы знаете, госпожа графиня, что значит клятва для горца? Так вот, я обещаю нарушить свою клятву. Вы знаете, что значит месть для сицилийца? Так вот, я обещаю отказаться от мести… Я готов все предать забвению, не заставляйте же меня вспоминать…

— А в противном случае?

— Не хочу думать об этом.

— Хорошо, мы примем надлежащие меры.

— Смилуйтесь, госпожа графиня, умоляю! Видите, я делаю все, что в моих силах, и хочу остаться честным. Ручаюсь, я стану другим человеком, как только поступлю к князю и женюсь на Терезе… К тому же я никогда не вернусь в Баузо.

— Я ничего не могу сделать для вас!

— Госпожа графиня, ведь вы любили!

Джемма презрительно улыбнулась.

— Вы должны знать, что такое ревность. Вы должны знать, какая это мука, как начинает казаться, что сходишь с ума. Я люблю Терезу, я ревную ее, чувствую, что не совладаю с собой, если она выйдет замуж за другого, и тогда…

— Что тогда?

— Тогда берегитесь, как бы я не вспомнил о клетке с головой отца, о каторге, куда были сосланы мои дяди, и о могиле, в которой покоится моя мать.

В эту минуту странный крик, похожий на сигнал, раздался под окном спальни, и почти тотчас же прозвенел звонок.

— Князь! — воскликнула Джемма.

— Да, да, знаю! — глухо пробормотал Паскуале. — Но пока он не вошел в эту дверь, у вас еще есть время сказать мне «да». Умоляю, сударыня, снизойдите к моей просьбе: разрешите мне жениться на Терезе, попросите князя взять меня в услужение…

— Пропустите меня! — повелительно сказала Джемма, направляясь к выходу.

Но, вместо того чтобы повиноваться, Бруно подбежал к двери и запер ее.

— И вы посмели задержать меня? — вскричала Джемма, хватая шнурок звонка. — Ко мне, на помощь! На помощь!

— Не зовите, сударыня, — упрашивал ее Бруно, все еще владея собой. — Ведь я сказал, что не причиню вам зла.

Под окном вторично раздался тот же странный крик.

— Молодец, Али, ты на посту, мой мальчик! — крикнул Бруно. — Понимаю, пришел князь, слышу его шаги в коридоре. Сударыня, сударыня, еще есть несколько минут, несколько секунд, еще можно избежать многих несчастий…

— На помощь, Родольфо, на помощь! — крикнула Джемма.

— Значит, у вас нет сердца, нет души, нет жалости ни к себе, ни к другим! — воскликнул Бруно, схватившись за голову и повернувшись к двери, которую сотрясала чья-то сильная рука.

— Меня заперли, — продолжала графиня, ободренная подоспевшей помощью, — я здесь с каким-то человеком, он угрожает мне. На помощь, Родольфо, ко мне!..

— Я не угрожаю, я молю… я все еще молю… но раз вы сами этого пожелали!..

Бруно испустил крик, подобный реву тигра, и бросился к Джемме, видимо, чтобы задушить ее, ведь он и в самом деле был безоружен. В ту же минуту дверь, скрытая в глубине алькова, отворилась, раздался выстрел, спальня наполнилась дымом, и Джемма потеряла сознание. Она очнулась в объятиях любовника, с ужасом оглядела комнату и, как только смогла говорить, спросила:

— А этот человек, где он?

— Не знаю. Должно быть, я промахнулся, — ответил князь. — Не успел я перескочить через кровать, как он прыгнул в окно. Вы лежали без сознания, я забыл о нем и поспешил к вам. Должно быть, я промахнулся, — повторил он, осматривая стены. — Странно, я нигде не вижу следа пули.

— Скорее пошлите за ним погоню! — воскликнула Джемма. — Ни жалости, ни милосердия к этому человеку, князь! Он бандит и хотел задушить меня.

Поиски продолжались всю ночь, осмотрели виллу, прилегающие к ней сады, побережье — все было тщетно: Паскуале Бруно бесследно исчез.

Утром были обнаружены пятна крови, они вели от окна спальни и терялись на берегу моря.

III

В тот же день на рассвете рыбачьи лодки, как обычно, вышли из порта и рассеялись по морю; одна из них с мужчиной и мальчиком лет двенадцати-четырнадцати на борту легла, однако, в дрейф в виду Палермо, и, так как этот маневр в месте, не особенно подходящем для рыбной ловли, мог показаться подозрительным, мальчик занялся починкой сети. Что касается мужчины, то он лежал в лодке, опершись головой о борт, и, по-видимому, был погружен в глубокое раздумье; время от времени он машинально опускал правую руку в море и, зачерпнув горсть воды, поливал ею свое левое плечо, стянутое окровавленной повязкой, после чего его губы сводила такая странная гримаса, что трудно было понять, смеется он или скрежещет зубами. Мужчина этот был Паскуале Бруно, а мальчик — тот самый страж, что дважды крикнул под окном спальни, чтобы предупредить его об опасности. Достаточно было беглого взгляда, чтобы признать в мальчике сына более жаркой страны, нежели та, где развертываются описываемые нами события. В самом деле, он родился на берегах Африки, и вот как Бруно с ним встретился.