Паскуале Бруно, стр. 3
— Не только его сиятельство и я говорим приятное госпоже графине, кое-кто льстит ей еще больше.
— Кто же это?
— Зеркало, госпожа графиня.
— Сумасбродка! Зажги же свечи у псише.
Камеристка повиновалась.
— А теперь затвори это окно и оставь меня одну. Достаточно окна, выходящего в сад.
Тереза выполнила приказ и вышла из комнаты; едва за ней закрылась дверь, как графиня села у зеркала, взглянула на себя и улыбнулась.
Поистине, она была прелестна, графиня Эмма, или, точнее, Джемма, так как родители изменили начало имени, данного ей при крещении, и с самого детства звали ее Джеммой — иначе говоря, «Жемчужиной». И конечно же, графиня была не права, когда в доказательство древности своего рода ссылалась лишь на подпись Карла V, ибо тонкий, гибкий стан изобличал в ней ионянку, черные, бархатистые глаза — дочь арабов, а бело-розовый цвет лица — уроженку Галлии. Она могла считать с одинаковым правом, что происходит от афинского архонта, от сарацинского эмира и норманнского капитана; такие красавицы встречаются прежде всего на Сицилии, а затем — в единственном городе на свете, в Арле, где то же смешение крови, то же скрещение рас объединяет порой в одной женщине эти три столь различные типы. Вместо того чтобы прибегнуть к ухищрениям кокетства, как она сначала собиралась это сделать, Джемма застыла у зеркала в порыве наивного восхищения, до того понравилась она себе в этом домашнем убранстве: так, вероятно, смотрит на себя цветок, склонившийся над поверхностью ручья; однако в этом чувстве не было гордыни, она как бы возносила хвалу Господу, в чьей воле и власти создавать такую красоту. Словом, она ничего не изменила в своей внешности. Да и какая прическа лучше выявила бы прелесть ее волос, чем тот великолепный беспорядок, с каким они свободно рассыпались по плечам? Какая кисть могла бы прибавить что-либо к безукоризненному рисунку ее бархатных бровей? Какая помада посмела бы соперничать с цветом ее коралловых губ, сочных, словно плод граната? И, как мы уже говорили, она вглядывалась в зеркало с единственным желанием полюбоваться собой, но мало-помалу погрузилась в упоительные, восторженные мечты, ибо одновременно с ее лицом зеркало, стоявшее у раскрытого окна, отражало небо, служившее как бы фоном для ее ангельской головки; и, наслаждаясь неясным и безграничным чувством счастья, Джемма без повода, без цели считала в зеркале звезды, что зажигались одна за другой, и вспоминала их названия по мере того, как они появлялись в эфире. Вдруг ей показалось, что какая-то тень загородила звезды и позади нее возникло чье-то лицо; она поспешно обернулась: в окне стоял незнакомый мужчина. Джемма вскочила на ноги и открыла рот, чтобы закричать, но неизвестный спрыгнул на пол и, сложив с мольбой руки, проговорил:
— Во имя Неба, никого не зовите, сударыня. Клянусь честью, вам нечего опасаться: я не желаю вам зла!..
II
Джемма упала в кресло, и вслед за появлением незнакомца и его словами наступило молчание, во время которого она успела бросить быстрый боязливый взгляд на незваного гостя, проникшего в ее спальню столь странным, непозволительным способом.
Это был молодой человек лет двадцати пяти-двадцати шести, по-видимому простолюдин; на нем была калабрийская шляпа с широкой лентой, спускавшейся на плечо, бархатная куртка с серебряными пуговицами и такие же штаны; его стан стягивал красный шелковый пояс с вышивкой и зеленой бахромой — такие пояса изготавливают в Мессине, а та позаимствовала их у стран Леванта. Кожаные ботинки и гетры дополняли этот наряд жителя гор, наряд, не лишенный изящества и словно созданный, чтобы подчеркнуть стройность того, кто его носил. Лицо незнакомца поражало суровой красотой: резкие черты южанина, смелый, гордый взгляд, черные волосы и черная борода, орлиный нос, а зубы, как у шакала.
Очевидно, Джемму не слишком успокоил вид молодого человека, ибо она протянула руку к столу в поисках стоявшего там серебряного колокольчика.
— Вы разве не поняли меня, сударыня? — спросил он, стараясь придать своему голосу ту чарующую мягкость, которую так хорошо передает сицилийский диалект. — Я не желаю вам зла, напротив, если вы уважите мою просьбу, я буду боготворить вас, как Мадонну. Вы прекрасны, как Божья Матерь, будьте же милосердны, как она.
— Что же вам от меня надобно? — спросила Джемма дрожащим голосом. — И как вы посмели явиться ко мне в такой час, да еще таким путем?
— Скажите, сударыня: если б я попросил вас о встрече, неужели вы, знатная, богатая, любимая человеком высокого звания, почти королем, согласились бы принять такого безвестного бедняка, как я? Да если б вы и оказали мне такую милость, она могла бы запоздать, а у меня времени нет!
— Но что я могу сделать для вас? — спросила Джемма, постепенно успокаиваясь.
— Все в ваших руках, сударыня, мое несчастье и мое блаженство, моя смерть и моя жизнь.
— Ничего не понимаю! Объясните, в чем дело?
— У вас служит девушка из Баузо.
— Тереза?
— Да, Тереза, — сказал молодой человек, и голос его дрогнул. — Она собирается обвенчаться с камердинером князя Карини, а ведь девушка эта — моя невеста.
— Ах, так это вы?..
— Да, мы собирались пожениться с Терезой, когда вы письмом вызвали ее к себе. Она обещала хранить мне верность, замолвить перед вами словечко за меня, а если вы откажете в ее просьбе, вернуться домой. Итак, я ждал ее. Прошло три года, ее все не было. Поскольку она не возвращалась, я отправился к ней сам и, приехав, все узнал. Тогда я надумал броситься к вашим ногам и вымолить у вас разрешение на брак с Терезой.
— Я люблю Терезу и не желаю разлучаться с ней. Гаэтано — камердинер князя. Если он женится на ней, Тереза останется у меня.
— Если таковы ваши условия, я поступлю в услужение к князю, — проговорил молодой человек, сделав явное усилие над собой.
— Тереза говорила, что вы не хотите быть слугой.
— Да, правда, но я принесу эту жертву ради нее, раз уж иначе нельзя. Только, если возможно, я поступил бы в число кампиери князя: это все же лучше, чем быть слугой.
— Хорошо, я поговорю с князем, и если он согласится…
— Князь согласится на все, чего бы вы ни пожелали, сударыня. Я знаю, вы не просите, вы приказываете.
— Но кто мне поручится за вас?
— Порукой будет моя вечная признательность, сударыня.
— Кроме того, я должна знать, кто вы.
— Я человек, чья судьба зависит от вас. Вот и все.
— Князь спросит, как вас зовут.
— Какое дело князю до моего имени? Разве он когда-нибудь слышал его? И что значит для князя Карини имя простого крестьянина из Баузо?
— Но я-то родилась в том же краю, что и вы. Мой отец граф Кастельнуово жил в небольшом замке неподалеку от деревни.
— Мне это известно, сударыня, — глухо произнес молодой человек.
— Так вот, я должна знать, кто вы. Скажите, как вас зовут, и я решу, что мне надлежит делать.
— Поверьте, госпожа графиня, вам лучше не знать моего имени. Не все ли равно, как меня зовут? Я честный человек, Тереза будет счастлива со мной, и, если понадобится, я отдам жизнь за князя и за вас.
— Не понимаю вашего упорства. Я хочу знать ваше имя, тем более что Тереза тоже отказалась сказать, как вас зовут, когда я спросила ее об этом. Предупреждаю: я ничего не сделаю для вас, если вы не назовете себя.
— Так вы этого желаете, сударыня?
— Не желаю, а требую.
— Умоляю вас в последний раз…
— Скажите, кто вы, или уходите, — приказала Джемма, повелительно подняв руку.
— Меня зовут Паскуале Бруно, — ответил молодой человек ровным, тихим голосом; могло показаться, что он совершенно спокоен, если бы внезапная бледность не выдавала его душевной муки.
— Паскуале Бруно! — воскликнула Джемма, отодвигая от него свое кресло. — Паскуале Бруно! Уж не сын ли вы Антонио Бруно, чья голова находится в замке Баузо, в железной клетке?