Паскуале Бруно, стр. 13

Он взял листок бумаги и написал следующие строки:

— Вот возьмите, — продолжал князь, вручая пятьдесят унций [11] дворецкому, — вы отнесете завтра и письмо и деньги капитану Альтавилла.

Джакомо, знавший по опыту, что возражать князю бесполезно, поклонился и вышел; князь спокойно продолжал разбирать бумаги; по прошествии десяти минут он услышал какой-то шорох у двери кабинета, а когда поднял голову, увидел человека, похожего на калабрийского крестьянина; тот стоял на пороге, держа в одной руке шляпу, а в другой какой-то сверток.

— Кто здесь? — спросил князь.

— Я, ваше сиятельство, — ответил пришедший.

— Кто это «я»?

— Паскуале Бруно.

— Зачем ты пожаловал?

— Прежде всего, ваше сиятельство, — сказал Паскуале Бруно, подходя к князю и высыпая на его письменный стол содержимое своей шляпы, полной золотых монет, — прежде всего я хочу вернуть вам триста унций, которые вы так любезно дали мне взаймы. Деньги эти пошли на то дело, о котором я вам говорил: сгоревший постоялый двор заново отстроен.

— Вижу, ты человек слова. Ей-Богу, меня это радует.

Паскуале поклонился.

— Затем, — продолжал он после небольшой паузы, — я хочу вручить вам восемь серебряных приборов с вашими инициалами и гербом. Я нашел их в карманах у некоего капитана. Он, верно, украл их у вас.

— И ты возвращаешь мне покражу?! — воскликнул князь. — Забавно! Ну, а что в этом свертке?

— В нем голова презренного человека, злоупотреблявшего вашим гостеприимством, — сказал Бруно. — Я принес ее в доказательство моей вечной преданности вам.

С этими словами Паскуале Бруно развязал платок и, взяв за волосы окровавленную голову капитана Альтавилла, положил на письменный стол князя.

— На кой черт мне такой подарок? Что мне с ним делать? — воскликнул князь.

— Все что пожелаете, ваше сиятельство, — ответил Паскуале Бруно, после чего поклонился и вышел.

Оставшись один, князь Бутера несколько секунд не спускал глаз с мертвой головы; он сидел покачиваясь в кресле и насвистывая свой любимый мотив; затем он позвонил — явился дворецкий.

— Джакомо, — сказал князь, — вам ни к чему идти завтра утром к капитану Альтавилла. Разорвите мое письмо, возьмите себе пятьдесят унций и бросьте эту падаль на свалку.

VIII

Во времена описываемых нами событий, то есть в начале 1804 года, Сицилия находилась в полудиком состоянии, из которого ее вывели, да и то не окончательно, пребывание там короля Фердинанда и английская оккупация; шоссе, что соединяет теперь Палермо с Мессиной и проходит через Таормину и Катанию, еще не было проложено; единственная дорога — мы не сказали бы хорошая, но сносная — между этими двумя столицами шла по берегу моря через Термини и Чефалу; заброшенная ради своей молодой соперницы, эта старая дорога привлекает ныне лишь художников: они едут по ней в поисках многочисленных там прекрасных видов. Как теперь, так и прежде путешествовать по этой дороге, где не было — и нет! — в помине почтовых станций, можно лишь тремя способами: верхом на муле, в паланкине с парой лошадей и в собственной карете, предварительно выслав вперед перекладных, ожидающих путника через каждые пятнадцать льё. Таким образом, перед отъездом в Мессину, куда ее вызвал князь Карини, графине Джемме Кастельнуово предстояло выбрать один из этих способов. Ехать верхом на муле было для нее чересчур утомительно; путешествие в паланкине, помимо всевозможных неудобств (главным из них была медлительность), грозило другой неприятностью: эта поездка вызывала морскую болезнь. Итак, графиня выбрала, не колеблясь, карету и заранее выслала перекладных в те четыре пункта, где она намеревалась остановиться, то есть в Термини, Чефалу, Сант’Агату и Милаццо.

Помимо этой предосторожности, относящейся исключительно к способу передвижения, специальному курьеру было поручено принять и другую меру — запасти в указанных городах как можно больше съестных припасов. Эту важную меру мы горячо рекомендуем всем, кто путешествует по Сицилии, ибо на постоялых дворах там буквально нечего есть: не хозяева там кормят постояльцев, а, наоборот, постояльцы кормят хозяев. Вот почему первый и последний совет, который вам дают по прибытии в Мессину и при выезде из этого города — исходной точке большинства поездок по стране, — запастись провизией, купить кухонные принадлежности и нанять повара; все это обычно увеличивает вашу свиту на двух мулов и одного человека (по простоте сердечной с вас берут за них одну и ту же цену) и повышает ваши расходы на три дуката в день. Иные опытные путешественники из англичан покупают еще и третьего мула, нагружая его палаткой, и мы вынуждены признать, при всей нашей любви к этой великолепной стране, что такая предосторожность, хотя и не столь необходима, как все остальные, все же весьма разумна, если принять во внимание плачевное состояние постоялых дворов, где нет животных, которые необходимы для удовлетворения насущных нужд постояльца, но в баснословных количествах имеются те из них, которые причиняют ему мучения. Этих последних такое множество, что я встречал путешественников, заболевших от недостатка сна, а первых так мало, что я видел англичан, которые, исчерпав свои запасы съестного, глубокомысленно обсуждали вопрос, не съесть ли им своего повара, ставшего совершенно бесполезным. Вот до чего была доведена в 1804 году от Рождества Христова плодородная и золотистая Сицилия, во времена Августа кормившая Рим благодаря тем излишкам продовольствия, что оставались у ее двенадцати миллионов жителей.

Не знаю, был ли знатоком истории Сицилии тот путешественник, для кого готовился ужин на постоялом дворе «Делла Кроче», недавно отстроенном благодаря тремстам унциям князя Бутера и расположенном между Фикаррой и Патти, на дороге, что ведет из Палермо в Мессину, можно сказать лишь одно: он отличался редкой наблюдательностью и превосходно знал современную ему Сицилию. Деятельность трактирщика и его жены, которые под наблюдением приезжего повара жарили рыбу, дичь и домашнюю птицу, показывала, что тот, для кого были пущены в ход сковородки, вертела и духовка, не только не желал лишать себя необходимого, но и не был противником излишества. Он прибыл из Мессины, путешествовал в собственной карете и остановился в этой гостинице, потому что местоположение ему понравилось, и сразу же вынул из своего сундука все, что необходимо подлинному сибариту и заядлому путешественнику, от простынь до столового серебра, от хлеба до вина. Едва приехав, он велел отвести себе лучшую комнату, зажег благовония в серебряной курильнице и в ожидании ужина лежал на богатом турецком ковре и курил лучший синайский табак в трубке с янтарным чубуком.

Он следил с величайшим вниманием за клубами душистого дыма, что, поднимаясь, сгущался под потолком, когда дверь в комнату отворилась и на пороге в сопровождении ливрейного лакея графини Кастельнуово остановился трактирщик.

— Ваше сиятельство! — произнес этот достойный человек, кланяясь до самой земли.

— В чем дело? — с явным мальтийским акцентом спросил, не оборачиваясь, путешественник.

— Ваше сиятельство, прибыла графиня Джемма Кастельнуово.

— И что же?

— Госпоже графине пришлось заехать на мой скромный постоялый двор… Дело в том, что одна из лошадей сиятельства захромала и продолжать путь нельзя.

— Дальше что?

— Госпожа графиня не могла предвидеть этой случайности сегодня утром, когда выехала из Сант’Агаты: она собиралась остановиться в Милаццо, где ее ждут свежие лошади, так что у нее нет с собой ничего съестного.