Горячий осколок, стр. 7
5
Алексей вышел из прокуренной, угарной хаты, полной грудью вдохнул весенний воздух. Зеер гут. Здорово все получилось! Немца допросил, ремонт трофейного тягача обеспечен. Лейтенант приставил Якушина к рядовому Бюрке то ли затем, чтоб следить, то ли помогать в работе, а скорее всего и за тем и за другим.
Немец минуту-другую постоял перед тягачом, соображая, наверное, с чего начать. Потом, сполоснув руки в луже, вытер их чистой тряпкой, которую достал из кармана шинели. Подумал, снял шинель и откинул капот «крокодила». Встав на бампер, сложился как перо-чинный ножик.
Алексей дивился, как мастерски орудовал Бюрке. Его приплюснутые у ногтей пальцы забирались в мотор, ощупывали проводку, откручивали и закручивали гайки, счищали ржавчину и грязь.
Время от времени Бюрке обращался к Якушину. При этом он соскакивал с бампера, вытягивался и чинно, соблюдая субординацию, говорил:
— Герр зольдат, могу ли я получить гаечный ключ?
— Герр зольдат, мне необходима отвёртка.
Через полчаса он уже только просил:
— Пожалуйста, подержите этот провод.
Затем он и вовсе, не разгибаясь, бросал!
— Отвёртку… Проволоку.
Алексею даже показалось, что в голосе немца появились властные нотки. Это задело. Ишь, зарвался, так, глядишь, и на шею сядет. Хотел прикрикнуть на Бюрке построже, но в это время за спиной раздался ехидный голос Курочкина:
— Достукался, Якушин, — фриц тобою командует.
Алексей и сам готов был одёрнуть явно зарвавшегося немца, но издевательский тон Курочкина вывел из себя, заставил противоречить:
— Не приставай. Работает же… Взводному полковник разрешил оставить Бюрке…
— Работает? Что ему ещё делать? Грехи замаливает, а не работает.
— Не знаю… Вроде от души.
— Много ты понимаешь. Между прочим, эта душа боком выйдет. И ты ещё неизвестно, о чём с немцем лопотал…
— Да как ты можешь… Проваливай отсюда!
— Не груби, салага. Я ведь не забыл, как ты на станцию погрузки машину вёл. Четыре километра по шоссе — и промвалик долой. А если ты нарочно его поломал? На фронт не очень торопился…
В руках у Алексея, он и сам не заметил как, очутился гаечный ключ.
— Ну, ну, полегче… Я это тебе припомню, — сказал Курочкин и исчез.
Заныло внутри. Ехидна этот Курочкин. Насчёт промвалика — чепуха, конечно. Только всё-таки, может, и он, Алексей, и лейтенант в чём-то не правы? Враг остаётся врагом, а мы с ним ласковы, обходительны.
Бюрке, прекратив работу, насторожённо молчал, опустив плечи, спрятав глаза.
— Арбайтен! — прикрикнул Алексей. — Шнеллер!
Бюрке снова сложился пополам и Пырнул под капот. Теперь он редко поднимал голову и совсем не обращался к Якушину с просьбами. А тот, растревоженный разговором с Курочкиным, думал, что в сущности ничего толком не знает о немце. Мало ли что Бюрке наговорил.
Если и поверить ему на слово, все равно никакой симпатии не вызывает. Ну осточертела война, ну измочалила, как и всех. Перепугался вконец — и сдался. Вот и все. Разве он антифашист? Нет, конечно. Не залезешь ведь в его башку, не разглядишь, что там, в извилинах. Может, фашистская свастика запуталась, и Бюрке с трудом терпит рядом с собой его, Алексея Якушина, терпит только потому, что трясётся за свою шкуренку?
…«Крокодил» вдруг затарахтел и выбросил из выхлопной трубы сизоватое облачко.
На звук двигателя прибежал лейтенант Бутузов. Сел за руль, тронул тягач, проехал по селу и вернулся довольный. Сказал:
— Ты, Якушин, дай этому Бюрке хлеба вволю. Все же он первый из ихнего подлого брата за всю войну нам пользу принёс. Завтра боеприпасы возить, так что «крокодил» в дело пойдёт.