Хозяйка Серых земель. Люди и нелюди (СИ), стр. 87
— А еще и танцы… представь, Дуся в кружевах и тюлях, и рядышком ты этакою харей отсверкиваешь…
Зверь смотрел.
Слушал.
Понимал ли хоть что?то?
По закону, значит… только Себастьян подозревал, что этот закон колдовка если и блюдет, то на свой интерес. Небось, будь все иначе, узнал бы Лихо жену…
— …когтями паркету портишь… после этакого, дорогой братец, тебя ни в один приличный дом не приглосят, и правы будут всецело!
Ноздри вздрагивают.
И рычит… упреждающе рычит… поднять надобно… уговорами не встанет, и остается иной способ, который Себастьяну не больно?то по нраву, да, видать, иначе никак не получится. Главное, чтоб, в случае чего, смерть Себастьянова была быстра да безболезненна.
По возможности.
— Еще когда гости ложечки серебряные крадут, это как?то пережить можно… — он обходил волкодлака кругом, и тот выворачивал шею. Ушами прял, что жеребчик нервный, — ложечки — дело такое, житейское… а вот паркет попорченный поди восстанови…
Себастьян замер у озерца с неестественно гладкою синей водой.
Манит такая глянуть. Узнать, каков ныне стал князь Вевельский, обещает показать всю правду, да местным обещаниям у Себастьяна веры нет.
И надо решаться.
Колдовка вон вперилась черными глазищами.
Вот надо ж было Аврелию Яковлевичу из всех баб этакую выцепить? Не мог на обыкновенной жениться… и вправду, что не мог. Заскучал бы.
А с этой… с этой не соскучиться было. И теперь вона веселье такое, что дым коромыслом.
— В общем, раз по хорошему ты, дорогой братец, не желаешь, то… извини, — Себастьян руку за спину убрал, прикидывая, куда будет падать. — Или не извиняй. Я вообще?то давненько хотел сделать чего?нибудь этакое…
Сапоги Сигизмундусовы, даром, что обличье имели непрезентабельное, но были хороши.
С крепкою подошвой.
С квадратными твердыми носами. Аккурат то, что требовалось, чтоб волкодлака пнуть. И пинал Себастьян, что говорится, от чистого сердца.
— Вот так… — Себастьян успел увернуться от первого броска твари, которая, на счастье его, была доволи?таки тяжела, чтобы двигаться быстро. Нет, волкодлак был шустрым, но у Себастьяна в нынешней ситуации имелся хороший стимул.
Правда, Себастьян подозревал, что долго бегать от разъяренного волкодлака он не сумеет. Челюсти клацнули где?то над головою, в лицо дыхнуло нечищенною с месяц волкодлачьей пастью… а после раздался громкий всхлип.
И волкодлак ушел под воду. Без брызг.
Не потревожив исконную синеву.
Себастьян лишь надеялся, что не на всегда.
— Вскочил… и заметьте, как бодро! — ненаследный князь поднялся на карачки, после и на ноги встал. Отряхнулся. — Вот что значит, правильные слова найти…
— Он… — колдовка явно была не в восторге от правильных слов. И в руку собирала что?то такое, черное, смертоносного вида, не то кусок паутины, не то проклятье.
— Он выполнил твое условие, — Аврелий Яковлевич, одна надежа на благополучный исход престранного сего мероприятия, встал перед женушкой. И ведь знал Себастьян, что брак — дело неблагодарное, но чтоб настолько… проклятье ведьмак стер рукою, небрежненько так. — Отпусти их.
— А ты останешься?
— Я останусь, — согласился он, тросточку перехватывая удобней, — ты же именно этого хотела.
— Что ж… пускай идут. Свои чары я сняла, — колдовка усмехнулась. — Только помни, княже, у вас есть три дня… какое обличье он примет, в том и останется.
От же паскудина!
Из озера на берег выбрался волкодлак… хотя и присмиревший.
Вода была холодной.
Горячей.
Сладкой и горькой. Она разъедала глаза, и в пасть попав, плавила глотку. Лихо подумал даже, что сейчас не то, чтобы утонет, но растворится в этой неправильной воде.
Смерти он не боялся.
Прежде не боялся.
Но узкое лицо водяницы, перекошенное, искаженное, будто видел он ее сквозь толстое стекло, заставило Лихо отпрянуть. В лице этом, давно уже утратившим всякое сходство с человеческим — слишком давно была мертва эта женщина — он увидел отражение собственного будущего.
Полукружье рта с острыми треугольниками зубов.
Нос приплюснутый, с почти исчезнувшими ноздрями. Безбровые дуги и выпуклые рыбьи глаза. В них Лихо видел радость.
Водянице редко перепадало живое мясо.
Тонкие руки потянулись к нему, не то обнимая, не то пытаясь удушить. Она знала, что существа, обитающие по ту сторону воды, в воде бессильны. И потому не огорчилась, когда тонкие когти бессильно скользнули по чешуе.
Ее добыча была огромна.
Страшна.
И все же беспомощна. Она неуклюже барахталась, путаясь в волосах водяницы, куда более прочных, нежели рыбацкие сети, и выпускала пузыри воздуха. И водяница знала, что когда нить пузырей иссякнет, то и добыча затихнет.
Позволит спеленать себя.
Опустится на илистое дно озерца, где так хорошо думалось ни о чем. И уже там вода сделает остальное. Несколько дней всего, и тело наполнится газами, чешуя станет мягкою и осклизлой, а мясо обретет чудесный привкус гнили.
Водяница облизнулась и вновь протянула руки. Если бы она могла говорить, она бы сказала, что не стоит переживать так. Смерть от воды — не худшая из смертей.
Откуда она это знала?
Откуда?то… и знанием бы поделилась. Наверное.
Но чешуйчатая тварь, которая было затихла, вдруг рванулась, раздирая сеть из волос, и клыки ее пропороли воду у самого лица водяницы, оскорбленной этакою непочтительностью. Разве ж она не заслужила толики уважения?
Водяница заверещала, тоненько, обиженно, попыталась подняться следом за тварью, но собственные руки оказались слабы, а волосы крепко привязывали ее ко дну озерца.
Лихо же выбрался.
И удивился тому, что выбрался. Да и не только этому.
Вода, проклятая едкая вода, которая заполонила все его нутро, вымыла остатки чужой волшбы. И Лихо кашлял, давился…
Его рвало.
И это было за благо.
Глава 25. О любви до смерти и после оной
Если вы заблудились в лесу, а компаса под рукой нет, дождитесь осени — птицы полетят на юг!
Из рубрики «Советы на все случаи жизни», весьма любимой многими читателями «Познаньское правды»
Яська шла сама.
Колени дрожали.
А она шла. Шаг за шагом. Плиты каменные, древние… и про место это братец всякое сказывал. Стало быть, случалось ему заглядывать в деревеньку брошенную? А может, и в сам храм… что он здесь делал?
Разбойники садятся на лавки, будто прихожане достойные.
Лица застыли, будто и не лица — маски благолепные, поверх харь истинных напялили. Глаза пустые… неужто и вправду лишились разума? Кричать… звать надобно… но кого звать, когда вокруг не то люди, не то куклы… кукол у Яськи никогда не было.
А хотелось.
Особенно такую, как у старостиной дочки, чтоб с личиком фарфоровым да в наряде распрекрасном. Он?то потом поистрепался, конечно, и старостиха новый сшила, краше прежнего. Кукле и лицо подновляли красками, отчего выходила она кривоглазою да размалеванной, точно гулящая девка, а все одно такой больше ни у кого в селе не было. И Яська мечтала, как однажды мамка привезет ей с ярмарки такую… или сама Яська купит… мечтала, стало быть, а после забыла про мечту. Револьвер вот купила, штаны… а куклу — так и нет. И выходит, что Яська вот — вот помрет, так и не поигравши с той замечательной куклой.
Слезы сами собой поползли.
— Отпусти, — попросила, зная, что не отпустит.
Боится.
Янек покачал головой и взгляд отвел. Он неплохой парень… и книжку вот написать хотел про героя, про подвиги… написал бы, если бы оно иначе все вышло.
— У меня выбора нету, — сказал шепотом и к алтарному камню подпихнул. — Иди, Ясь… лучше сама иди… я постараюся, чтобы не больно…
И еще жалобней, точно убеждая себя самого, повторил:
— Ты ж понимаешь… выбора нету…
На них смотрели.
А ведь Янек в своем разуме остался. И при воле. И при оружии… а руки связаны, если б свободные были, Яська б попробовала счастья. Лучше уж так помирать, чем овцою, которую прирежут вот — вот…