Международное тайное правительство, стр. 6

Таким образом, нельзя не бросить хотя бы суммарного взгляда на её развитие.

Очерк борьбы арийцев с семитами

I. Расы отличаются друг от друга столь коренными, безусловными и неустранимыми признаками, что игнорировать их существование немыслимо. Устойчивость расовых типов, в свою очередь, настолько сильна и непоколебима, что перемена среды решительно бессильна нивелировать их наглядным тому доказательством служит в особенности еврейство. Согласно с этим недопустимо и какое-либо сомнение в принципиальном различии языков. Способы их образования в расах чужды взаимно. И если классификация сравнительной филологии ещё нуждается, быть может, в некотором пересмотре, то, без сомнения, при каких-либо условиях нельзя было бы оспаривать идею, что урало-алтайская, арийская и семитическая семьи языков проистекают из совершенно разных источников, Здесь несоизмеримо всё. Лексикология в этих областях лингвистики встречается с формами ясно характеризующимися врозь. Особливыми являются и самые моделирования голоса.

Разнообразия, сюда относящиеся, безграничны. Интонации рас запечатляются и на физической, и на моральной сторонах. В частности, исследования показывают, что тогда как одна часть человечества проводила жизнь в повозках, другая наоборот, знала только палатки. Иные племена питаются главным образом молочными продуктами, а другая, как в некоторых частях Китая и Кохинхины, совсем не употребляют в пищу молока, либо даже не доят коров, древние же ацтеки и вовсе не имели домашних животных. Но безотчётному наитию большинство людей сознавало, что Бог, создавший железо, рабства не хотел, а потому благороднейшею из профессий почитало звание воина. Однако, рядом с этим наблюдается не только у хамитов, отчасти и у семитов, но иногда и у монголов (в Китае), такой позор раболепия, когда из жажды торгашества на пути гибели Вавилова и Ниневии, в Гире и Сидоне, а затем в итальянских республиках средних веков военная служба считалась напротив унизительной.

Язык есть отражение народного характера, а сходство языков — прямое доказательство единства происхождения. В этом отношении едва ли не самым знаменательным является ближайшее, кровное родство евреев с финикиянами. Они — родные братья и по языку, и по мировозрению. С другой стороны, мы видим то, что, пребывая на низшей сравнительно с другими степени культуры и неизменно определяясь такими, между прочим, свойствами, что она готова есть всё вплоть до себе подобных, а самым отвратительным для европейца запахом наслаждаться, чёрная раса оказывается и в духовном родстве с наиболее нечистоплотной в нравственном отношении расой — семитической. Для наречий негритянских явно неуместно малейшее подозрение в какой-бы то ни было связи с языками Индии и Европы; наоборот, усматриваются интимная близость, очевидное сходство с языками Ассирии, Иудеи, Ханаана и Ливии… Смешение этих рас даёт на островах Тихого океана самых гнусных дикарей или свирепых каннибалов, каковы папуасы Новой Гвинеи. Не помогает семитам и примесь алтайской крови. По Чемберлену, евреи, например, оказываются именно негро-монголо-семитами…

Белая раса, идеальными представителями которой по красоте должны быть почитаемы не древние греки, а родственные славянам сарматы, нигде в анналах человечества не замечается в состоянии дикости. Она, во-истину, творец знания, цивилизации и прогресса, она по праву обладает Европой, откуда сыны Иуды теперь не прочь, однако, её вытеснить. Уже за XVIII веков до нашей эры, кельты сражались на берегах Гаронны (во Франции), а обитавшие некогда и по Гвадалквивиру славяне, без сомнения, живут в Европе свыше четырёх тысяч лет. Увы, против них-то больше всего и направлен современный гнёт иудаизма.

Раса есть основной фактор в социальных и государственных проблемах, бесплодны попытки закрывать перед этим глаза. Опасны и нередко гибельны мероприятия, для которых не она признаётся фундаментом. Бесцельны отговорки, что нет чистых рас, либо утопии, что смешение рас даст, наконец, единое человечество. На египетских пирамидах не трудно убедиться, прежде всего в неискоренимости еврейского типа.

II. Установив изложенное, хотя бы только в самых общих чертах, мы останавливаемся, как потому что не видим необходимости в дальнейшем анализе вопроса о расах, затронутого лишь попутно, так и в виду факта, что тема необъятна. Конечно, было бы вразумительнее, раскрывая ход событий, рационализировать их, т. е. устанавливать и их зависимость от совокупности производящих причин. Но такая задача не совместима с сегодняшними рамками.

Положение вещей таково, что чем более изыскания наши проникают в ночь прошедшего, тем сильнее сгущается мрак, самая почва исчезает, наконец, под ногами, разверзаясь в бездонную пропасть. Рано или поздно, а наступает заколдованный момент, когда наши взоры не различают уже ничего, кроме призраков и неясных теней. Истина насмехается над самыми крайними усилиями историка, отступая всё дальше и глубже, пока не станет вовсе недосягаемой под охраной целых легионов басен и легенд, которых никакая научная артиллерия уже рассеять не в силах… Таким образом, нам, по возможности, следует держаться реальной почвы, ибо только отсюда мыслимы практические выводы, а о них, разумеется, надо памятовать больше всего.

III. Бывая в Люцерне, нельзя не посетить диорамы Альп.

Зритель входит в совершенно тёмный зал и некоторое время остаётся во мраке. Внезапно поднимается занавес и сразу открывает восхитительную панораму гор и озёр, ледников и долин, уходящих в небеса снежных вершин, бесконечных лесов, диких утёсов, скал, глетчеров и пропастей, частью зияющих своими изуродованными краями, частью предательски занесённых снегом… Удивительные эффекты освещения дают попеременно картины утра, полудня и солнечного заката, а явление альпийских сумерек, мрачные и чудесные переливы розовато-багрового света, то, что у местных жителей называется “аль-пен-тлюн”, завершают странное и сильное впечатление…

Вдруг, вы опять в тёмном зале и опять со своими думами…

Но вот занавес взвивается снова, и перед вашими очарованными взорами проходят одна прекраснее другой, картины торжественной и дивной природы. Вот Монблан и Шамуни; вот Юнгфрау, Монтроза и Грос-Глёкнер; вот ещё целый ряд снеговых высот с неудобо запоминаемыми названиями; ещё далее — монастырь св. Бернарда, Интерлакен, Женевское озеро; нот упоительные пейзажи озера Четырёх кантонов; вот Риги и её Zahnrad-Bahn, а вот и гора Пилатус, окружённая таинственными и грозными средневековыми легендами… Ещё минута, и перед вами мертвенный Констанц с его пустынным боденским озером, этим “мёртвым морем” Швейцарии, как бы поныне отражающим скорбную эпопею Иоанна Гусса… Невольно приходят на ум величавые строфы Тараса Шевченко [12]:

Наконец, занавес падает в последний раз, и вы уходите в необыкновенном, мистическом и мечтательном настроении духа. Но уличный шум и суматоха обыденной жизни скоро возвращают вас из заоблачных высот в низменный мир действительности.