Международное тайное правительство, стр. 134

Каляева судили в особом присутствии Сената 5 апреля 1905 г. Он был присуждён к смертной казни и повешен в Шлиссельбурге 10 мая того же года.

Из других участников убийства великого князя Сергия Александровича Борис Савинков и Опанас скрылись за границу; Александрович был несколько месяцев спустя задержан на юге по делу о террористическом акте и по приговору суда казнён; Дора Бриллиант год спустя была арестована по какому-то делу и умерла в тюрьме.

IV. Богров и кагал

Кто таков Мордка Богров — ставленник эсэров или представитель еврейского кагала, совершивший злодейство по уполномочию последнего?

Пока нет данных для того, чтобы с полной уверенностью ответить на этот вопрос [127]. Но данные для весьма основательных предположений имеются. В Киеве за несколько дней до злодейства ходили крайне упорные слухи (вышедшие из еврейских кругов) о том, что П. А. Столыпин будет убит.

Об этом за два дня до злодейства в Киевском национальном клубе с горячим волнением говорил видный политический деятель правого лагеря г. Р-ский, горько жаловавшийся, что его заявлениям никто не верит. Увы, не поверили его заявлениям и деятели названного клуба… Г. Р-скину тогда же рассказывал, что у евреев состоялись какие-то важные решения, что слухи о проекте национализации торговли и кредита привели евреев в бешенство, и они решили покончить со Столыпиным. Одновременно с этим и даже несколько раньше такие же слухи упорно ходили в Кременчуге, несомненно являющимся в настоящее время одним из главнейших центров еврейства. Сам Богров проводил лето подле Кременчуга, на курорте “Потоки”, куда на лето съезжаются евреи из всех местностей Южной России.

Там, повидимому, и состоялось решение убить П. А. Столыпина.

Сам Богров на следствии объяснил, что убить Столыпина он решил еще задолго до 1 сентября и с этой целью из “Поток” приехал в Киев. Кроме того, в своём показании, данном на следствии, Богров упоминал и о Кременчуге.

В день казни Богров, находясь в очень нервном состоянии, заявил, что стреляя в Столыпина, он боролся за благо и счастье еврейского народа!… [128]

В настоящее время Киевские евреи оплакивают смерть “героя” Богрова. Многие студенты-евреи и еврейки-курсистки нарядились в траур. Делается это открыто, вызывающе. Вообще, евреи в Киеве теперь неистово обнаглели.

Сначала, тотчас после злодейства 1 сентября, они было очень струсили, боясь погрома. Но, когда они увидели, что власти приняли самые решительные меры для охраны неприкосновенности евреев, такие меры, каких правительство никогда не решалось принимать для борьбы с революцией, они убедились в своей полной безопасности, решили, что убийство Столыпина прошло для них безнаказанно и сразу стали невыносимо предерзостны. Старания местных властей, доходивших до позорного пресмыкательства перед евреями, последние истолковали в том смысле, что власти боятся их кагала…

До чего обнаглели евреи, видно из следующего маленького, но характерного примера. Жена отставного полковника, О-ская, пошла с прислугой на Галицкий базар и, зайдя в мясную лавку, потребовала мозгов. Еврей-мясник спросил:

“Вам каких мозгов? Может быть, Столыпинских?…”

Г-жа О-ская, крайне возмущённая, накричала на еврея и пригрозила позвать полицию, на что еврей ответил:

“Напрасно будете беспокоиться: полиция вам не поверит!…”

Потаенное правительство евреев

Данные истории

Еврейство — явление исключительное в истории. Как бы ни освещали мы её сцену и сколько бы ни вглядывались за кулисами, мы нигде не находим ничего подобного. Беспримерность факта создаёт и чрезвычайные затруднения при его исследовании. Здесь истина сплошь и рядом невероятна. Вот почему самые очевидные данные, равно как доказательства, никакому сомнению не подлежащие, всё ещё могут казаться недостаточными. Этим обусловливается и необыкновенная тяжесть повествования. Любой его объём оказывается ничтожным перед крайней сложностью задачи. С другой стороны, соприкасаясь, а нередко и смешиваясь с событиями жизни других народов, еврейство представляет единственную в своём роде проблему по широте и глубине. Греческий оратор Фокион, написав речь, несколько дней, говорят обдумывал, нельзя ли из неё что-нибудь выбросить? Таково и еврейство. Рассматривая его многовековой путь, следует размышлять не о том с чем надо ознакомиться предварительно, а надлежит, по возможности, определить, что не столь необходимо для изучения. Иначе нет выхода, как и не может быть конца работам подготовительным. Точно также и при изысканиях в сфере самой проблемы, неизбежно установить заранее — как общие пределы труда, так и границы его отдалённых частей, сознавая, что и те, и другие никогда не совпадут с действительностью. Как бы, однако, ни мало такое сокращение темы признавалось уместным, оно, к сожалению, неустранимо, ибо резолютивная цель — обращение к синтезу, а затем и к выводам, никогда при ином методе не была бы достигнута.

Сообразно с таким положением вопроса позволительно, наконец, заключить, что и для нас приблизился момент перехода к суммированию итогов наряду с анализом их логических последствий.

Принимая же во внимание, что основная идея настоящего исследования — показать существование в наши дни международного тайного правительства, распоряжающегося судьбами наций и государств, мы не можем подойти к этому предмету другой дорогой, как ознакомившись с сокровенной властью иудеев.

Объявив Иегову собственным богом, т. е. присвоив самого Творца вселенной, а себя назвав “избранным” народом среди всего остального человечества и, сверх того, учинив с тем же Иеговой договор, по которому за обрезание своих сынов оно приобрело монополию господства над миром, еврейство, естественно, призывалось к неуклонному сохранению своей национальности, наряду с отрицанием её у других народов. Сознавая, далее, что религия — главный устой индивидуального бытия еврейство всегда отождествляло себя со своей религией и наоборот, отвергало не только всякую иную религию, но и прозелитизм собственной. В непоколебимом разумении обрядностей, как хранилища религии, наряду с заветами предков еврейство признало неприкосновенным и запечатлело в талмуде свои религиозные формы, но затем презрительно исключало заботы о старине и обрядах веры для всех прочих людей. Провозглашая себя аристократией мира и построясь на этом принципе, то же еврейство проповедует радикализм демократии для иноплеменников. Дерзновение такого противоречия достигает кульминации в лице столь прославленных иудейских вожаков, как Лассаль и д'Израэли. Проповедь демократических стремлении отнюдь не помешала первому из них в Берлине, а второму в Лондоне пробираться в аристократические круги общества и домогаться там права гражданства. “Все есть раса, — другой истины не существует”, — восклицает банкир Сидония в “Танкреде”. “Идея расы — верховная истина, в которой растворяются все иные”, — повторяет Сидония. Эта же мысль красной нитью проходит у д'Израэли и далее в целом ряде произведений (“Конингсби”, “Всеобщее предисловие”, “Жизнь Георге Бентинка”). То и дело возвращаясь к ней же, не только рекламирует, он кричит о ней, да ещё среди арийцев, будучи симитом, т. е. по собственному утверждению, принадлежа к самой благородной расе. Наряду со сказанным, он же, д'Израэли, воспевает гимны равенству, провозглашённому французской революцией и в то же время превозносит иудаизм над всеми племенами, национальностями и расами, никому не позволяя становиться рядом. “Тема о расах — ключ истории”, — заключает великобританский премьер из евреев… А соплеменники его твердят в святом талмуде, что люди — только евреи, всё же остальное человечество — “человекообразные животные”, созданные в честь сынов Иуды. В дальнейшем развитии самосохранения и параллельно с разложением у других народов религии, брака, нравственности, государственного и общественного порядка, иудейство, без сомнения, рассчитывает обратить их в пыль… Этого было бы уже достаточно, чтобы лишить гоев всякой надежды на сопротивление. Но сыны Израиля этим не довольствуются. Они хотят застраховать себя наверняка. В этих видах талмуд-гусары кагала становятся профессорами учения Мардохея Маркса. Раздуваемый ими социалистический коллективизм должен обречь человекообразных животных на свирепую и невылазную междоусобицу. Здесь наблюдается, так сказать, махровый расцвет той повадки еврейства, в силу которой оно неизменно старалось разорвать края у всякой раны на теле другого народа и отравить ему кровь. Двигаясь к разрешению своей коренной задачи, еврейство, логически, и не могло не вмешиваться в религиозные, политические либо социальные распри, так как в противном случае оказалось бы повинным в нерадении к собственному бытию. Это значило бы разбить свои скрижали и ниспровергнуть религию.