Международное тайное правительство, стр. 103

Даже не сомневаясь в этом, отнюдь не мешало бы издать на память потомству хотя бы географическую карту нового “удельно-вечевого” периода.

Тогда россияне увидели бы следующее: а) губернии средней России с её первопрестольной столицей Москвой — территория Московского Земельного Банка, другими словами, Лазаря Полякова; б) северовосточная полоса, с выдачей ссуд и на Урале, а до японской войны и в Порт-Артуре — Ярославско-Костромской Земельный Банк, владение Розалии Поляковой; в) среднее течение Волги — Нижегородско-Самарский Земельный Банк, где, сколько известно, принимали благосклонное участие Гинцбург и тот же Лазарь Поляков; г) Ростовский на Дону Земельный Банк состоял в обладании Якова Полякова; д) Харьковский Земельный Банк командовался евреем Алчевским, который, не успев возвыситься до Поляковых, положил голову на рельсы; е) Полтавский Земельный Банк наравне с Харьковским в течение долгого времени состоял под эгидой своего главного комиссионера еврея Рубинштейна; ж) Киевский Земельный Банк имеет своим феодальным бароном Бродского; з) Виленский Земельный Банк многие годы был подчинён еврею Блиоху; и) Варшавское Общество Поземельного Кредита обитает под главенством еврея Кроненберга; к) Бессарабско-Таврический Земельный Банк — удел евреев Рафаловичей; л) бывший Золотой, а ныне Особый Отдел Дворянского Земельного Банка находится, если я не ошибаюсь, и теперь в договорных отношениях с домом Ротшильдов; и, наконец, м) Херсонский Земский Банк; являясь взаимным, он не мог установить официальной связи с кем-либо из князей Израиля, и вот, как бы в виде утешения на закладных листах этого Банка имеется надпись по-еврейски, своего рода: “мене, мене, текель, упарсин!” Sapienti sat!…

Что же касается кредита торгово-промышленного, то совершенно очевидны как его необходимость, так и господство тех, кем этот кредит оказывается. Посему уже само отсутствие кредита грозит тяжёлыми невзгодами народному хозяйству. Но они ничтожны в сравнении с теми, которые проистекают из экспроприации упомянутого кредита евреями. Впрочем, и это ещё полбеды перед рабством, постигающим страну с момента захвата иудеями капиталов её государственного банка через монопольную аренду оного, как во Франции (Banque de France) либо через учёт и переучёт кагальных векселей как отдельными евреями, так и целыми их сообществами под видом частных банков разных лживых наименований. Для полноты картины запомним, что нет еврею ничего отвратительнее, как отдавать назад, и что история едва ли в состоянии указать случай, когда бы кагал сполна возвратил награбленное. Завладев чем либо, еврей, умудрённый опытом, заботится прежде всего окружить себя соучастниками, действительными или мнимыми — безразлично. Основная задача в том, чтобы главным образом запятнать их. Il s'agit de prendre sans etre pris!…

Поэтому сыны Иуды оркестрируют свой лакействующий аккомпанемент так, чтобы при наступлении беды гои хлопотали уже не за страх, а за совесть, спасая даже неевреев, а самих себя. Действуя по этому рецепту, таланты “угнетённого племени” становятся не только безнаказанными, а и, почти всегда, неуязвимыми. Образцом такого иудейского иммунитета являются хотя бы интендантские процессы. Здесь, как известно, остались вне преследования не только подстрекатели-евреи, но и все вообще их сподвижники, кто расхищал многие миллионы, обогащаясь на счёт разутого и голодающего русского солдата, безропотно умиравшего на полях Маньчжурии, когда иудейство браунингами и бомбами обучало нас “освободительному” движению в самой России… Но примеры этого рода бывают не в одной интендантской, аив банковской среде, где кроме Струзберга известны другие имена оправданных князей в Израиле. Зато железнодорожные евреи, повидимому, как агнцы беспорочны. Идеалом же данного сочетания представляется “Панама”, где, не взирая на расхищение многих сотен миллионов франков и оптовый, так сказать, подкуп парламента, были оправданы уже все подсудимые евреи и неевреи, так как, quod erat probandum, ни у кого из них в бесподобную славу талмуда не оказалось “состава преступления”…

Руководствуясь изложенным, нельзя не заключить, что как ни опасна тирания кагала, оперирующего государственным кредитом и при содействии государственного банка, тем не менее, излечение этой болезни, да ещё при её современной, тяжкой и хронической форме, едва ли возможно, по крайней мере, на глазах нынешнего поколения…

12. Для полноты картины и в виде иллюстрации всего сказанного новейшими данными мы признаём неизлишним привести по сведениям “Московских Ведомостей”, “Русского Слова” и “Нового Времени” пять следующих очерков:

I. Из процесса “Волго-Бугульминская Панама” (январь 1912, СПБ.)

Сегодняшнее заседание палаты по Волго-Бугулъминскому делу оказалось банковским. Оно было целиком посвящено показаниям двух свидетелей: Лилиенштерна и Рубинштейна [106]. Первый из них — международный банковский делец. Второй, — повидимому, также обладает слухом для игры… на бирже.

В этих показаниях, с достаточной яркостью отразились и банковская техника по реализации железнодорожных займов и даже банковская этика. Характер признаний, сделанных Лилиенштерном в самом начале своего показания, чрезвычайно интересен. По смыслу его заявления выходит, что Россия, которую он давно знает, является по части взяточничества безобидным ягнёнком в сравнении с французскими хищниками.

Свидетель, бывший комиссионер Волго-Бугулъминского общества по реализации его капиталов, а теперь сам парижский банкир, Лилиенштерн, подробно рассказывает, на какие специальности делятся французские банки, но, по словам свидетеля, у них есть одно общее свойство: ни в одном нельзя сделать никакого дела без крупных взяток.

“Уверяю вас, гг. судьи, — настаивал Лилиенштерн, — что во Франции взяточничество развито гораздо сильнее и приняло там более страшные формы, чем в России. Я по опыту знаю, что там не может пройти ни один заём, если в осуществлении его материально не заинтересованы банковские директора и французская пресса. На подкуп уходят сотни тысяч, а иногда и миллионы франков”.

При посредстве Лилиенштерна же Дмитрием Нератовым был заключён в Париже договор о реализации 13-миллионного облигационного займа Волго-Бугулъминского общества. По этому делу свидетель был командирован в Париж, обусловив комиссионное вознаграждение в свою пользу — 3% с номинальной суммы займа, т. е. около 400.000 руб. и 1.000 руб. еженедельно на расходы. Лилиенштерн осуществил комбинацию по известному курсу через парижский банкирский дом Гиршлера [107]. Через несколько дней этот банкирский дом переуступил реализацию облигационного займа Лион-Марселъскому банку, но уже по курсу 78, а последний разместил облигации под 87%, т. е. с выгодой для себя на сумму около 1200.000 руб. Лилиенштерн в это время не знал, что русским министром финансов минимальный курс по реализации был категорически определён в 80%, а из вырученной по этому курсу суммы ни комиссионерам, ни другим посредникам нельзя было уделить никакого вознаграждения. В результате сделки, заключённой Нератовым в Париже по реализации облигационного займа, как исчисляет обвинение, бугульминское общество на 13.000.000 руб. номинальных потеряло по курсовой разнице и на вознаграждение комиссионеров и парижского банка свыше 4.000.000 рублей.

Любопытно, далее, признание свидетелей, что из своего 400-тысячного гонорара он добровольно сделал скидку — приблизительно в 270.000 руб., оставив в свою пользу из 3% лишь 1%.

“В чью пользу уступленные вами 2%” — интересуется прокурор.

“Конечно, в пользу правления!” — удивлённо отвечает свидетель.

Крупное вознаграждение получили различные директора парижских банков, участвовавших в синдикате, и не только директора, но и их друзья. Личные расчёты свидетеля на вознаграждение от этой операции оправдались не вполне: за устройство займа он получил всего 136 тыс. руб.