Выбор Наместницы, стр. 72

— Запретил, говорит, шкуру спустит.

— С самого бы него кто шкуру спустил, — в сердцах выругалась целительница, хотя ей, жрице бога жизни, грешно было желать кому бы-то ни было зла.

Соэнна неожиданно пришла в себя, попросила пить. Женщины кинулись к ней, стали уговаривать потужиться еще немного, но измученная роженица опять потеряла сознание. Целительница мрачно переспросила:

— Шкуру, говоришь, спустит? Ну, пусть спускает, а я этого так оставить не могу.

По законам империи муж имел полное право решить судьбу жены в подобной ситуации, но целительский кодекс однозначно ставил жизнь рожденную выше нерожденной. Герцог потом пусть жалуется в храмовый совет, если хочет, а ей он не указ. Но злить его сверх меры тоже не стоит, и так злее собаки будет. Проще было бы по кускам плод достать, но если герцог это увидит — точно убьет. Лучше щипцами вытащить, а потом сказать, что младенец так мертвым и родился. Она подозвала Марион:

— Помогать будете.

Служанок выгнали вон, все равно от них не было никакого толка, от одной мысли, что придется нарушить волю герцога, они впали в оцепенение. Впрочем, особого проку не было и от Марион, она, хотя и приняла немало родов, первый раз в жизни видела щипцы. Храмовые повитухи хранили их устройство в секрете, говоря, что в неумелых руках от щипцов больше вреда, чем пользы, а каждую повивальную бабку все равно не научишь. Да и прошедшей обучение в храме целительнице не всегда сопутствовал успех: порой так этими щипцами несчастного младенца ухватывали, что милосерднее было бы придушить сразу после рождения, чем оставлять уродца мучиться. Целительница только приступила к делу, как Марион прошептала в изумлении:

— Смотри, звезды!

— Что звезды? — не до звезд сейчас было.

— Они падают! Падают с неба!

— Да пусть себе падают, не помогаешь, так хоть не мешай!

Звезды действительно падали, сыпались с неба сплошным дождем, казалось — протяни в окно руку — поймаешь звезду. Марион молилась всем богам сразу. Если зимние грозы порой случались, хоть и считались плохой приметой, то такого она за свои пятьдесят зим еще не видела, да и не слышала, чтобы кто-нибудь видел. Не падали в Суэрсене звезды, ни зимой, ни летом. Это в южных краях такое случалось, но чтобы у них, на севере… не иначе, как знак какой-то, а вот к добру ли, к несчастью ли… разве поймешь, что там у богов на уме?

Целительница, наконец, выпрямилась, держа на руках скрюченное окровавленное тельце. Младенец, как и ожидалось, не издал ни звука, но Марион все-таки переспросила:

— Живой?

— Да откуда он живой будет? Мертвый. — Уставшая женщина подошла к разбитому окну, вдохнуть свежего воздуха. Звезды по-прежнему падали. Целительница положила мертвого младенца на подоконник и вздохнула:

— Ну вот и все.

На дальнем краю небосвода начал пробиваться рассвет: солнце еще не взошло, но черный бархат ночного неба уже уступил место лиловому и темно-розовому. Женщины отошли помыть руки, и не видели, как радужная звезда влетела в окно, плавно опустилась на тело младенца, и, рассыпавшись, искрами пробежала по коже. Зато они услышали громкий плач, малыш недовольно закричал, оказавшись на холоде. Целительница кинулась к подоконнику, взяла ребенка на руки:

— Боги всемогущие! Живой! Быть не может! — Она растерялась. Бывало, что живого раньше срока в мертвецы записывали, но чтобы вот так ошибиться… А Марион только улыбнулась с облегчением:

— В такую ночь что угодно может быть. Живой — и слава богам. На то они и боги, чтобы чудеса творить.

— Что-то я раньше чудес не видела.

— Значит, любят они этот род.

Ближе к вечеру того же дня Иннуон, согласно обычаю, давал имена своим сыновьям. Он придумал их уже под утро, красивые, ничего не означающие созвучия. Созвучия, которым он своей волей придает смысл и значение. После долгих месяцев размышлений эти имена сами пришли к нему на язык, сами прозвучали в тишине, и сейчас, взяв на руки первенца, он произносил слова древнего обряда:

— Кровь моя в тебе, сын мой, и имя тебе Элло.

И следом за этим очередь младшего:

— Кровь моя в тебе, сын мой, и имя тебе Леар.

Если бы герцог дал себе труд оглянуться сразу после обряда, он смог бы увидеть затаенный ужас во взгляде своей жены. Впрочем, сразу после наречения она снова заснула, а на следующий день уже не могла вспомнить, что же ее так напугало.

LV

Соэнна сидела в кресле в одном из внутренних двориков замка и наблюдала, как ее сыновья лупят друг друга деревянными мечами. Недостаток умения, простительный для четырехлетнего возраста, они восполняли энтузиазмом. Герцогиня знала, что в знатных семьях мальчиков с малолетства обучают военному искусству, но никогда не видела, как фехтуют малыши — у нее были только старшие братья. Она и на расстоянии различала близнецов, схожих, как две дождевые капли: Элло, как обычно, загнал более спокойного брата в угол и сейчас пытался выбить у того из руки меч. Без всякого сомнения, это ему удалось бы, сумей он хоть раз попасть по своей цели. Леару не хватало смелости для ответной атаки, но он уворачивался от ударов с редким проворством. Обычно их поединки так и заканчивались: устав гоняться за братом, Элло откидывал меч в сторону и переходил к рукопашной, наставник вмешивался, растаскивал драчунов и присуждал победу Леару, хотя Элло управлялся с мечом куда искусней. Вот и сейчас Элло упрямо доказывал, что Леар дерется нечестно, а мастер в очередной раз объяснял, что на кулаках бьются крестьяне в деревне, а благородный воин должен сохранять терпение в любой ситуации.

Так было во всем. Упрямый и откровенный Элло постоянно проигрывал тихому и ласковому Леару, неважно, в поединке, игре или попытке завладеть отцовским вниманием. Казалось, он должен был бы возненавидеть брата, но узы близнецов обуздывали горячий характер мальчика, и после каждой ссоры неизменно следовало примирение. Близнецы не могли обходиться друг без друга, самым страшным наказанием за проделки было развести их на полчаса по разным комнатам, после можно было две недели не опасаться шалостей. А вот во всем, где не доходило до прямого соперничества, везло, наоборот, старшему из близнецов, а на Леара вечно сыпались все камушки. Трудно было найти два более разных характера. Элло не мог провести на одном месте дольше двух минут, няня говорила, что у него в одном месте уголек жжется. Леар научился читать в два года и часами просиживал в библиотеке. Элло постоянно придумывал всевозможные каверзы и вовлекал в них брата, причем главный затейник всегда выходил сухим из воды, а Леару доставалось на орехи. Когда братья тайком пробрались на конюшню, и попытались прокатиться на отцовском кавднийце — Леар упал с коня и сломал ногу, Элло же отделался ушибленным локтем и испугом. Леар чуть было не утонул в озере, на счастье, рыбаки вовремя заметили барахтающегося в воде мальчика, Элло научился плавать. Казалось, что у богов хватало времени присматривать только за одним из близнецов.

Дети вернулись в дом, а Соэнна вздохнула: никогда бы не поверила, что мать может любить одного ребенка больше другого. Близнецы ведь, в один день родились, а перед собой не слукавишь. Горячего и смешливого Элло Соэнна любила сильнее, чем по-кошачьи ласкового Леара. А вот Иннуон, наоборот, предпочитал младшего сына. В Элло слишком явственно проглядывало наследственное упрямство рода Аэллин, которое Иннуон считал дозволенным только себе, в то время как Леар казался отцу достойной почвой для приложения воспитательных усилий. Соэнну вполне устраивало разделение: муж не мешал ей проводить время с Элло, она не вмешивалась в воспитание Леара. Дети, как и следовало ожидать, быстро разобрались, и со своими обидами Элло всегда приходил к матери, а Леар — к отцу, что, впрочем, не мешало им находить общий язык после каждой ссоры. Иногда такое положение дел казалось Соэнне неестественным, словно какая-то неведомая сила управляет ее детьми, заставляет любить, когда впору было бы ненавидеть, но Иннуон не видел в этом ничего странного. Узы близнецов для того и дарованы богами, чтобы охранять род от братоубийства. Весьма разумная мера предосторожности: вряд ли в этом мире найдется человек, которому хотя бы раз в жизни не хотелось убить своего брата. Герцогиня собрала рукоделие и отправилась в свои покои — небо затянуло тучами. По коридору эхом разносились детские голоса. Удивительно, как два маленьких ребенка могут оживить каменную громаду замка! Соэнна вздохнула с сожалением: у дворянских детей остается мало времени на детство. Уже сейчас Иннуон искал наставников для сыновей по всей империи, не жалея денег на самых лучших учителей. Фехтование, военные науки, математика, история, литература, танцы, этикет и многое другое, и все это нужно освоить к четырнадцати годам. Скоро она будет видеть своих мальчиков только за обедом. Как жаль, что у нее нет дочери … с девочками все по-другому. Их приходится выдавать замуж, но до того времени за воспитание дочери отвечает мать. Но Иннуон счел, что двоих сыновей с него более чем достаточно, а если Соэнна желает уподобиться крольчихе — пусть поищет себе другого мужа, герцог с удовольствием даст ей развод. В двадцать лет Соэнна горько смеялась над девичьими мечтаниями: как же, приползет муж к ней на коленях и будет умолять о любви! Лишь четырнадцатилетним красавицам дозволено быть такими дурами! Иннуон ничуть не изменился за эти годы, разве что теперь иногда приходил к жене в спальню и снисходил до разговора за завтраком. Временное потепление в отношениях закончилось с рождением детей, и замужество Ивенны не спасло ситуацию, скорее наоборот, герцог не мог забыть, по чьему совету отдал сестру другому. Иннуон снова начал избегать супруги, а Соэнна проплакала трое суток, узнав, что муж, по сути дела, приказал убить ее во время родов. Все иллюзии, что еще оставались, утекли с этими слезами: она никогда не победит. Что толку в красоте и уме, если условия изначально неравны. Нужно поблагодарить богов, что уберегли от позора, даровали детей и сохранили жизнь, и не требовать большего. Соэнна училась смирению, но получалось у нее плохо: сердце никак не желало согласиться с голосом разума и требовало отмщения. Иногда ей даже хотелось убить Иннуона, но она знала, что не сумеет довести дело до конца. Да и потом, пусть и против воли, но он дал ей сыновей, и она не в праве оставить их без отца. Несмотря на благодарность богам, она порой с горечью вопрошала в храме, почему они не позволили ей родиться мужчиной.