Выбор Наместницы, стр. 5
V
Армия возвращалась домой. На островах осталось несколько отрядов, поддерживать порядок. Шестнадцать лет войны основательно обескровили непокорных островитян — в поселениях не осталось мальчиков старше десяти лет, а в последние пять лет дети и вовсе не рождались — мужчин угнали воевать, а ветром пузо надувает только в сказках, что девки, согрешив, матерям рассказывают. Впрочем, победители постарались по мере сил восполнить убыль населения. Вот прямо сейчас и восполняли. Отряд остановился на ночлег в небольшом прибрежном городке. По-хорошему надо было бы раскинуть шатры за стенами, да мерзкая погода вынудила искать убежище под крышей. Жалованье солдатам обещали выдать уже дома, справедливо полагая, что измученные островитяне и сами все отдадут доблестным воинам империи, а деньги лучше тратить в кабаках и веселых домах на родине. Труднее всего приходилось командирам: нужно было и солдатам отдых дать, шутка ли, столько лет кровь проливали, и местное население сильно не обидеть — будущие законопослушные подданные. Вот и мечись между двух огней.
Солдаты заняли первый этаж трактира и пили «белый огонь» — прозрачный напиток из пшеницы, для крепости перегнанный через змеевик. В империи подобные устройства входили в перечень запрещенных механизмов, обновляемый каждой наместницей. Потому стоил «белый огонь» дорого, использовали его только лекари. На островах же гнали как настоящий «белый огонь» из отборной пшеницы, с добавлением трав, так и разнообразную брагу из всего, что угодно: ходили слухи, что даже из дерева; продавали это пойло за гроши в любой таверне. Шум внизу стоял страшный: гогот из двадцати пьяных глоток, женский смех и визг, грохот, звон. Трактир был из приличных заведений: с глиняной, а для господ и стеклянной посудой, отдельными табуретами и стульями с высокими спинками вместо лавок, а столы светлого дерева легко сдвигались в сторону. Все эти преимущества, привлекавшие в заведение солидную публику, обернулись недостатками, когда трактир заняли пьяные солдаты. Трактирщик спрятался в подвале, от греха подальше, приказав служанкам исполнять все желания господ военных. На слове «все» он сделал особое ударение. От девок не убудет, а полного разгрома авось и удастся избежать.
Молодые офицеры сидели в маленьком зале наверху, отведенном для «чистой» публики, и старались не прислушиваться к доносящемуся с первого этажа шуму.
Герцог Суэрсен поморщился от особо пронзительного женского визга, и осадил своего более впечатлительного друга:
— Сиди, Квейг. Что девок помнут — не беда. Лишь бы трактир не подожгли.
Судя по выражению лица, наследный лорд Квэ-Эро был не согласен с невозмутимым Иннуоном, но возражать не стал, опустился на стул и хлебнул еще эля.
Иннуон был на шесть лет старше и пользовался определенным влиянием на юного лорда. Квейг редко спорил с другом: он или соглашался, или, что случалось крайне редко, упирался и поступал так, как считал нужным. Вывести его из состояния спокойного, несгибаемого упрямства мог только Ланлосс Айрэ, нынешний главнокомандующий, а три года назад — первый командир, принявший под свое крыло необстрелянных дворянских сынков. Командир, наставник, старший друг. Но генерала Айрэ здесь не было, и Иннуон с некоторым беспокойством наблюдал за Квейгом — мало ли что тому в голову взбредет.
Лорд Дарио ухмыльнулся:
— Да разве же это визг? Не, это они так, разминаются. Небось, за задницу ущипнули, вот и визжит. Пойти, что ли, глянуть? Что скажешь, Вэрд?
Граф Виастро вздохнул: с Арно Дарио они были друзьями вот уже тринадцать лет, с того самого дня, как пятнадцатилетний брат графа Инванос в первый раз повел своих дружинников на варваров. Их провинции соседствовали, воевать было удобнее вместе. И все эти годы Арно упрямо пытался подбить степенного графа на приятные излишества, каждый раз терпя поражение. Вот и сейчас Вэрд Старнис отодвинул кружку:
— Скажу, что мне пора, завтра рано вставать, — и спустился вниз. Арно отсалютовал ему кувшином и продолжил опустошать посудину, косясь на мрачного Иннуона и задумавшегося о чем-то Квейга, радуясь, что герцог Суэрсен здесь, и, случись что, удержит горячего южанина, хотя за три года Арно так и не сумел понять, с чего это Иннуон и Квейг так сдружились. Трудно было найти более непохожих людей.
Они сошлись уже в первые мрачные дни вынужденной военной службы. Указ наместницы об обязательном участии в военной кампании наследников дворянских семей прозвучал громом в зимнем небе. Никогда раньше такого не было: графы и герцоги воевали по желанию, во главе своих дружин. Теперь же отпрысков распределили младшими офицерами по отрядам вне зависимости от знатности рода. Наместница не позволила исключений даже для единственных сыновей. Наследником холостого герцога Аэллин был его престарелый двоюродный дедушка, и служить пришлось самому правителю. Наместница позволила бы северному лорду откупиться, но предусмотрительный герцог предпочел не влезать в подобные долги. Кроме того, пока он воюет, матушка не сможет его женить.
Квейг Эльотоно, наследный лорд Квэ-Эро разительно отличался от изысканного северянина. Его отец, старый герцог, славился на всю империю скверным нравом и редкостной грубостью, что не мешало ему искренне любить жену, молчаливую женщину удивительной красоты, многочисленных дочерей и единственного сына-наследника. Морские лорды испокон веку женились на красивых женщинах, порой красота была их единственным приданым. И дети удавались либо в матерей, поражая совершенством черт, либо в отцов… тогда девушек удавалось выдать замуж с большим трудом, а юноши искали уж совсем неземных красавиц, чтобы поправить породу. Квейг пошел в мать, являя собой поразительный образец мужской красоты, опасно балансирующей на грани женственности. Будь ресницы чуть длиннее, губы чуть полнее, линия подбородка чуть мягче — и его назвали бы смазливым. Но неуловимая грань превращала молодого человека в произведение искусства. Совершенная внешность юноши и привлекла Иннуона к новому знакомому. Война оскорбляла эстетические чувства герцога. Он любил красоту во всех ее проявлениях, неизменно связывая с чистотой. Самой прекрасной картиной в мире герцог считал только что выпавший снег, искрящийся в лунном свете. И смерть, и кровь могли быть прекрасны, но требовали воистину великого художника для раскрытия своей завораживающей красоты. Война же превращала главную загадку жизни в обыденную и грубую работу. Иннуон задыхался от банальности и уродства, как другие задыхаются без воздуха. Постепенно молодые люди сдружились. Квейга завораживали манеры северянина, его пренебрежение к опасности, смерти и, при этом, полное неприятие любого несовершенства в себе самом. Только Иннуон мог оставаться в чистом мундире посреди слякоти, меланхолично чистить ногти перед штурмом и отказаться пить из грязной кружки, несмотря на мучительную жажду. Он умел двумя словами показать скрытую красоту надломанной ветви дерева, мокнущей под мелким осенний дождем, и часами декламировать старинные баллады. Был способен вызвать к себе лютую ненависть за три минуты разговора, а мог очаровать за пять. Казалось, Иннуон родом из другого мира, во всем отличного от привычного Квейгу. Иннуон же привязался к юноше, оценив его искренность. Других он подчинял и использовал, с Квейгом же мог сбросить приросшую к лицу маску и побыть самим собой. Иннуону нравилось делиться своим пониманием прекрасного. Радость учителя, наблюдающего за успехами ученика, отличалась от радости мастера, создавшего шедевр, и новизна этого чувства еще не успела приесться северному лорду. Вдобавок к этому, искреннее восхищение красивого южанина приятно согревало душу любящего завоевывать людей герцога, особенно по сравнению с ироничным, хотя и доброжелательным отношением генерала Айрэ, единственного устоявшего перед чарами герцога Суэрсен, но, по каким-то своим причинам, выделившего Иннуона среди прочих офицеров.
Иннуон отставил кружку с элем и достал из сумки письмо матери. При всем желании он не мог больше найти оправданий для отсрочки, и со вздохом разломал печать. Письмо его не обрадовало. Настолько, что герцог плеснул в эль добрую толику «белого огня» и выпил залпом.