Выбор Наместницы, стр. 26

— Не беспокойтесь, граф, хотя я и не убедился лично в целомудренности вашей дочери, я нисколько в ней не сомневаюсь.

Граф Айн с изумлением уставился на своего зятя: он что, вот так прямо и спокойно признается в своей мужской несостоятельности?!

— Вынужден вам попенять, любезный родич, вы невольно ввели меня в заблуждение, когда написали матушке, что ваша дочь вошла в надлежащий возраст.

— Но это подтвердил лекарь и жрец из храма Эарнира! Как и надлежит в подобных случаях!

— О, я не сомневаюсь, что ваша дочь вполне созрела для того, чтобы познать мужчину. Но готова ли она к тяготам деторождения в столь юном возрасте?

— В ее возрасте у меня на руках уже был первенец! — с возмущением вмешалась в разговор графиня.

— Не спорю, очевидно, у вашего супруга не было поводов сомневаться в крепости вашего здоровья. Моя же прекрасная жена поразила меня своей хрупкостью. Я не хочу рисковать ее здоровьем, а то и жизнью. Право же, нам некуда спешить, мы молоды и можем подождать несколько лет, чтобы родить здоровых и крепких детей.

Одного взгляда на широкие бедра и высокую грудь Соэнны было достаточно, чтобы понять, что она вполне созрела для материнства. Девушки из знатных семей рано вступали в брак и рано рожали детей, и четырнадцатилетняя девица как раз считалась в самом подходящем для этого возрасте. Но как прикажете доказывать очевидное? Иннуон безукоризненно владел собой — его лицо выражало лишь искреннюю заботу и непритворное огорчение: и рад бы, да не могу. Леди Сибилла поняла, что пора прекращать спектакль, и без того о случившемся скоро будет знать вся империя, она приняла самое разумное решение — сделала вид, что ничего не произошло:

— Господа, давайте оставим молодых, пусть спокойно переоденутся к завтраку.

— Но, — растерянно поинтересовалась одна из тетушек со стороны невесты, — что делать с простынею? Ее же нельзя вывесить так!

— Значит, мы не будем ее вывешивать. Вы же слышали, что сказал герцог?

Пожилая дама поспешно отступила, за ней потянулись остальные гости, леди Сибилла задержалась на пороге, пропустив вперед дочь, и наградила сына долгим, внимательным взглядом, не обещающим герцогу ничего хорошего.

XXIV

Возвращение домой заняло у Квейга больше времени, чем он рассчитывал. Морской путь по-прежнему был закрыт, пришлось заново проделать то же самое путешествие, только в обратном направлении. С одной стороны каждый день, затраченный на дорогу, отодвигал встречу с разгневанным родителем, с другой стороны — чем позже Квейг вернется, тем сильнее будет гнев отца. Не выбирать из двух зол никак не получалось, и Квейг решил не оттягивать неизбежное, но погода упорно не принимала во внимание его устремления. Домой он вернулся уже в разгар жаркого лета, полностью пропустив короткую весну. Солнце успело выжечь траву по обочинам дороги, деревья давно отцвели, а на зеленой кожице недоспелых абрикосов во всю проступала соблазнительная желтизна. Привычная жара несколько успокоила Квейга, он по опыту знал, что в такую погоду попросту не хватает сил на бурное проявление чувств, появилась надежда, что гроза, хотя полностью мимо не пройдет, будет гораздо тише, чем ожидалось.

До замка оставалось несколько часов езды, Квейг потрепал по морде уставшего коня — бедное животное мучалось от жары, утром овес почти нетронутый остался в кормушке, а теплая вода не утоляла жажду. Юноша по привычке остановил коня на знакомом пригорке — он каждый раз задерживался здесь, чтобы посмотреть издалека на сверкающие в солнечных лучах башенки герцогского дворца. На первый взгляд все было как обычно: сверкали драгоценные флюгера, мерцал розовый мрамор, но что-то казалось странным, непривычным, не таким, как всегда и Квейг никак не мог ухватить эту неправильность. Он упрямо всматривался в далекие силуэты башен, щурясь от солнца, пока, наконец, не понял — на башнях спущены флаги.

Его встречали перед воротами, капитан стражи и несколько солдат. Капитан отсалютовал новому господину:

— Приветствую вас дома, ваше сиятельство. — Бесстрастный голос капитана ничем не выдал укора, сквозившего во взгляде. Не его дело указывать герцогу, как тому поступать, если совесть есть — и сам поймет, что натворил, а если нет — то и упрекать бесполезно. Квейг бросил поводья подоспевшему конюху и спросил:

— Когда?

— Да вот уже четвертый день как схоронили. Ждать никак нельзя было по такой жаре.

— Матушка?

— Плоха совсем, да вы сами увидите. Она все тянула с погребением, вас ждала, а сразу после похорон — заперлась у себя, никого не пускает, даже дочерей.

Квейг с трудом сглотнул, отгоняя подступивший к горлу спазм — не сейчас, на глазах у своих людей. Для них он прежде всего герцог, а уже потом упрямый мальчишка, оставшийся без отца.

Капитан достаточно прожил на этом свете, чтобы понимать, что творится на душе у молодого герцога:

— Вы ступайте домой, вам она откроет. Сразу и лекаря к ней отрядите, мало ли что.

Квейг кивнул, на скорбь не было времени: сначала мать и сестры, потом сходить на могилу, затем нужно собрать советников. А потом придется ехать в столицу, подтверждать присягу рода Эльотоно. Ну почему же все так не вовремя?! Юноша осознавал правоту отца: герцог из него сейчас никакой, он с собой-то управиться не может, где ему герцогством управлять? Но и делать нечего, кроме него — некому, и придется справиться, не опозорить отца, чтобы не получилось, как в Инхоре. Известие об отставке и новом назначении генерала Айрэ Иннуон получил курьерской почтой сразу после свадьбы, и они еще успели выпить за удачу графа Инхор, впрочем, в том, что удача и дальше будет сопутствовать не знавшему поражений Ланлоссу, Иннуон сомневался. Ничего хорошего в Инхоре нового графа не ждало, дай боги, чтобы жив остался.

Квейг поднялся на второй этаж, в покои матери. Перед закрытой дверью спальни лекарь спорил с управляющим:

— Четыре дня прошло, нужно ломать дверь!

— Ни в коем случае, — возражал управляющий, — вы что, с ума сошли?

— Это вы с ума сошли! Еще одни похороны не терпится увидеть?

Увидев молодого герцога, оба спорщика замолчали. Квейг мрачно посмотрел на управляющего и постучал в дверь, в ответ послышался голос матери, усталый и хриплый:

— Ступайте, я же сказала, что никого не хочу видеть!

— Мама, открой, это я.

Ждать пришлось долго, Квейг уже собирался послать управляющего за слугами и выломать дверь, когда герцогиня, наконец, впустила его в комнату. В спальне стояла страшная духота, все окна были закрыты и задернуты занавесями, от тяжелого воздуха тут же начинала болеть голова. Квейг с ужасом смотрел на свою мать и не узнавал ее. Несколько месяцев назад это была красивая, полная сил женщина, выглядящая намного моложе своих шестидесяти лет, сейчас же его встретила седая растрепанная старуха. Она с укоризной обратилась к сыну:

— Ты уже был у отца? Он будет сердиться, ты должен был сначала пойти к нему, а потом ко мне.

— Я… я только что приехал, мама.

— Это неважно, тебя так долго не было. Отец ждет, ему нельзя волноваться, он так сильно кашляет последние дни.

— Но…

— Иди к нему, не бойся, он не будет тебя ругать.

Что-то подсказало Квейгу, что ему лучше не спорить:

— Хорошо, мама, я сейчас поднимусь к нему. А тебе надо отдохнуть, я привел лекаря, он даст тебе лекарство, и ты поспишь. Теперь я дома, ничего уже не случится.

— Нет-нет, я не могу спать, столько нужно сделать! Твой отец теперь так плохо ест, мне нужно на кухню, проследить, а то ему опять приготовят пряное жаркое.

— Я прослежу сам, мама, а ты сделай, как я говорю.

Женщина недоверчиво посмотрела на него, но, потом, все-таки, согласно кивнула:

— Ну, хорошо, хорошо, я отдохну, а ты иди, не заставляй отца ждать.

Квейг вышел из комнаты, жадно вдохнул прохладный воздух, лекарь виновато смотрел на герцога.

— Идите к ней, сделайте, все что нужно. И проветрите комнату, там нечем дышать. Снимите внутренний засов, и пусть при герцогине постоянно кто-нибудь будет, даже когда она спит.