Угрюм-река, стр. 186
«Кха-тяф! Кха-тяф! Кха!» – замирало вдали.
А как спустились к реке, побледневший генерал вновь налился пунцовой краской и загромыхал тяжелым хохотом:
– Не угодно ли?.. Хо-хо-хо! Вернемся в город, вот моей Софи будет потеха. Только, чур, я первый расскажу...
– Слушаю-с, ваше превосходительство...
Гости меж тем подъезжали со всех сторон пачками. Из уездного города, кой-кто из губернского, из местных сел. Дороги пылили под копытами троек, пар, а то и просто верховых лошадок. Прибыли исправник, четыре купца, два пристава, трое лесничих, два доктора, два священника. Все – с женами. Это из уезда. Из губернии, наряду с крупным чиновным и коммерческим миром, приехал, вместо приглашенного архиерея, архимандрит Дионисий, человек средних лет, упитанный, веселый, относящийся к религии как к выгодному ремеслу. Еще были три знатнейших сибирских купца. У двоих отцы занимались когда-то разбоем, а третий, большеголовый старик, украшенный золотою медалью за какие-то доблести, в молодых годах сам был при большой дороге разбойником; он имел возле виска зарубцевавшийся шрам от удара в лоб шкворнем. Из Москвы прибыли именитые купцы Повторов и Страхеев. Из Петербурга – два крупных кредитора Прохора Петровича; оба из той группы столичных дельцов, которую так ловко оплел в Питере Иннокентий Филатыч, делец таежный. Купец Рябинин, как лопата тощий, с черной узенькой бородкой, тот, что председательствовал на печальной памяти «чашке чая». Другой купец, Семен Парфеныч Сахаров, бородатый старик старозаветного вида, – тот, что на «чашке чая» орал благим матом: «Мошенники вы с Громовым! Мерзавцы вы!» Они оба, здороваясь с Прохором Петровичем, сказали:
– Ох, и нагрел, и нагрел ты нас, дружок!..
– Простите великодушно, – улыбнулся в бороду Прохор. – Ведь я тогда в беспамятстве был после пожара...
– Как бы в беспамятстве, как бы после пожара, – упирая на слово «как бы» и смеясь, подхватил юркий просвещенный коммерсант Рябинин.
– Ох, уж это «как бы», – погрозил мастодонистый Сахаров пальцем с крупным бриллиантом.
– Вот она, статья-то, вот! – весело выхватил из кармана газетную вырезку Рябинин. – Везде «как бы» да «будто бы»... «будто бы сгорел», «будто бы разорился». А мы, дураки, и слюни распустили. Ха-ха-ха!.. Ну да ничего... Мы свое возьмем...
– Во-о-зьмем... Завсегда возьмем.
– Во-о-зьмем!..
Эта сквозь шутку угроза не особенно понравилась Прохору. «Не замышляют ли что-нибудь, черти? Ну, да если уж надеются взять с меня, так я-то с них вдесятеро сумею взять. Кожу с зубов сдеру».
V
Губернатор в тайге впервые. Когда он узнал, что его будут на медвежьей облаве охранять лучшие звероловы-медвежатники и, таким образом, нет ни малейшего шанса на опасность, генерал взбодрился и принял предложение с энтузиазмом. На вздохливые же запугивания Исидора Кумушкина: «Козлиное предзнаменованье, ваше превосходительство... Не к добру это... Не извольте ходить на охоту, вредно...» – генерал сказал:
– Брось, старик, ныть. Ты видал, как я курицу долбанул в хвост!
– А козел, ваше превосходительство, того чище изволил долбануть вашу милость. А вы на медведя хотите. Медведь не козел и не курица. Уж ежели мишка долбанет, то глазки закроете.
– Брось! Со мной стрелки, охрана.
– Как угодно, – поджал Исидор губы. – А только что я вашу милость не оставлю. Уж умирать, так вместе, ваше превосходительство. Советовал бы вам пред облавой причаститься, ваше превосходительство. Сохрани Бог! Ну и отчаянные вы!.. Эх, жаль, что нет здесь вашей мамзель Софи!..
– Хо-хо-хо... Воображаю. А она тебе нравится, старик?
– Да субтильнее их нет никого на свете, ваше превосходительство... – зажмурился, как кот, Исидор Кумушкин и сладко облизнулся. – Одни ручки чего стоят.
– Хо, ручки!.. Ты бы ее ножки посмотрел...
– Ку-у-да... – безнадежно крутнул лысой головой Исидор и весь собрался в сплошной поток смеющихся морщин. – Это вам по молодости лет...
– Да, да... – поднял плечи генерал, отставил по-геройски ногу и крутнул иссиня-черные усы. – Я еще совсем во цвете сил. Хо-хо!.. А ты мои штаны заштопал?
Генерал выехал в тайгу со свитой. Плелся с Ильей Сохатых в одноколке и причастившийся у священника Исидор Кумушкин. Он вел с Ильей душеспасительные беседы и напевал псалмы, как пред смертью. Илья Сохатых нарочно застращивал старика, рассказывая разные небылицы про медведей. Исидор вздыхал, крестился.
Врали и в четырехместном экипаже генерала. Рядом с ним – инженер Парчевский, напротив – пристав. Он всячески лебезил перед губернатором, снимал с него каждую пушинку, на ухабах поддерживал под локоток, покрикивал кучеру: «Легче! Не видишь, кого везешь?!»
– У меня, ваше превосходительство, была собака-ищейка, – не улыбаясь, с серьезным, достойным полного доверия лицом разглагольствовал пристав. – Она, эта ищейка Дунька, такой кунстштюк выкинула. Я на прогулке спрятал в кусты портмоне с мелочью, отошел с версту и велел Дуньке искать пропажу. Она чрез двадцать минут приносит мне чужой чей-то бумажник, а в нем сто рублей.
– Хо-хо-хо! – гремел генерал на всю тайгу.
– Да-с. И бежит что есть духу голый человек за Дунькой, бежит и размахивает невыразимыми подштанниками. В чем дело? Оказывается, моя проклятая Дунька, не найдя моего кошелька, выудила бумажник у купавшегося субъекта...
– Хо-хо-хо!.. Неужели верно?
– Факт, факт, факт, – не моргнув глазом, трясет щеками пристав.
– А вот у моего брата был членораздельно говорящий сенбернар, – начинает Парчевский, подбоченившись. – Так можете себе представить: пес смотрит на стоящий в небе месяц, по-собачьи улыбается и произносит басом: «Лу-на».
– Ну, уж вы тоже скажете...
– Уверяю вас, генерал, уверяю вас!..
Парчевский ведет себя независимо: он всю ночь с приезжими купцами-золотопромышленниками дулся в карты, выиграл около четырех тысяч.
– Возможно, что такие феномены бывают на свете, – кашлянул в усы пристав и, придумывая, как бы переврать Парчевского, услужливо подхватил губернатора под локоток.
В это время зашитый в медвежью шкуру Филька Шкворень посиживал возле берлоги, страшно прел, от скуки матерился и время от времени просовывал в медвежью оскаленную пасть горлышко бутылки, чтоб оросить свой пересохший рот.
А саженях в пяти, в трущобе, лежала черно-бурая туша вчера убитого огромного медведя.
– Едут! – закричал с высокого дерева дозоривший мальчишка. Иннокентий Филатыч – бегом к Фильке Шкворню:
– Залезай, дружочек! Едут!
Филька поспешно допил водку и залез в провал, под корневище древней елки. Иннокентий Филатыч прикрыл лаз хворостом и побежал навстречу тройкам.
– Хо-хо-хо!.. Ну, так... Где мое ружье?
– Ваше превосходительство, батюшка! Прощайте... – кинулся генералу в ноги Исидор Кумушкин, до смерти напуганный Ильей Петровичем Сохатых. – Прости меня, грешного, – и заплакал.
– Старик, старик!.. Как не стыдно?.. Будь героем... Мужайся!
– Ох, мужаюсь... Ох, мужаюсь!.. – бормотал слуга, не видя от слез света. – Не столь мужаюсь, сколь пужаюсь...
Иннокентий Филатыч услужливо подал генералу бельгийскую, с нарезными стволами, двустволку Прохора, заряженную пороховыми, без пуль, патронами. О секрете знали Прохор, Илья Сохатых, Иннокентий Филатыч и сам медведь. Впрочем, еще накануне пьяный Филька кой-кому проболтался:
– Завтра меня губернатор будет убивать... Своеручно...
– Чего врешь! За что?
– За двадцать пять рублей...
Генерал браво встал на первый номер, саженях в двадцати от берлоги. Сзади него, справа и слева, встали два зверолова – крепких старика, которых Иннокентий Филатыч еще вчера предупредил: «Не сметь стрелять. Зверя должен убить сам губернатор».
– А вы уверены, что мишка в берлоге? – взволнованным голосом спросил генерал.
– Так точно, в берлоге, ваше превосходительство! – отрапортовал, взяв под козырек, пристав.
– Стрелки! Вы уверены в себе? – притворяясь храбрым и устрашающе выкатывая глаза, обернулся к звероловам губернатор.