Живи высочайшей милостью, стр. 25
Ответа не последовало.
— Три дня, всего три дня…
— Я не из тех, кто торгуется за каждый грош, — наконец проговорил Лэнсинг. — Если Мэри не против, я пойду вам навстречу. Два дня. И все. Больше отсрочки не будет.
Генерал бросил на Мэри вопросительный взгляд.
— Хорошо, — согласилась она, — только два дня.
Юргенс неуклюже поднялся:
— Займусь ужином.
— Нет, позвольте мне, — попросила Сандра. — Мне станет легче, если я буду занята делом.
Где-то вдали послышался ужасный вой. Они замерли на месте, боясь шелохнуться. Как и прошлой ночью, одинокое существо на вершине холма выплескивало в рыданиях несказанную боль.
Глава 18
ВТОРОЙ ИЗ ОГОВОРЕННЫХ ГЕНЕРАЛОМ дней подходил к концу, когда Мэри и Лэнсинг сделали открытие.
Между двумя зданиями в конце узкого прохода они обнаружили зияющий пролом. Лэнсинг посветил фонариком. В луче света они увидели узкую лестницу, невероятно массивную.
— Оставайтесь здесь, — велел Лэнсинг, — а я спущусь и посмотрю. Там, наверное, и нет ничего.
— Я пойду с вами, — возразила Мэри. — Не хочу оставаться одна.
Лэнсинг протиснулся в отверстие и стал осторожно спускаться по крутым ступенькам. Стук каблуков и шарканье подсказывали, что Мэри шла за ним, стараясь быть как можно ближе. Лестница оказалась длинной. Лэнсинг добрался до площадки и обнаружил еще один пролет, ведущий вниз. Сделав несколько шагов по ступенькам второго пролета, он услышал бормотание и замер, прислушиваясь; от неожиданности Мэри наткнулась на него.
Бормотание было тихим. Пожалуй, слово «бормотание», первым пришедшее в голову, не совсем подходило к этому звуку. Скорее пение, хотя и без слов; кто-то словно бы тихо напевал себе под нос. Голос низкий, похожий на мужской.
— Кто-то поет, — прошептала Мэри.
— Что ж, пойдем посмотрим, — ответил Лэнсинг. На самом деле ему вовсе не хотелось идти туда. Будь его воля, он бы развернулся и убежал. Хотя пение (если это пение) походило на человеческое, в воздухе витало нечто такое мрачное и чуждое, что у Лэнсинга разыгрались нервы.
Он спустился на следующую площадку и оказался у третьего пролета. Пение стало слышнее, и внизу Лэнсинг увидел мягко светящиеся пятна, будто сверкающие в темноте кошачьи глаза. Лестница кончилась, еще несколько ступенек — и вместе с Мэри они оказались на металлической дорожке.
— Механизм, — предположила Мэри, — или машина.
— Трудно сказать, — откликнулся Лэнсинг, — по-видимому, какое-то устройство.
— А ведь оно работает, — сказала Мэри. — Заметьте, это первый обнаруженный нами признак жизни.
Машина не была громоздкой. Во всяком случае, ее размеры не подавляли. Множество огоньков, показавшихся Лэнсингу кошачьими глазами, светились на поверхности, позволяя разглядеть механизм, точнее, догадаться о его конфигурации — освещение все же было довольно тусклым. Масса длинных и тонких деталей напоминала скопище пауков. По-видимому, движущихся частей у машины не было, но она напевала про себя.
Переведя луч фонарика, Лэнсинг обнаружил, что металлическая полоса под ними уходила вперед, образуя узкий проход между двумя скоплениями механизмов. Свет фонарика не позволял определить длину дорожки; с обеих сторон тянулись паукообразные механизмы.
Медленно и осторожно Лэнсинг стал продвигаться по дорожке; Мэри не отставала ни на шаг. Дойдя до машины, они остановились. Лэнсинг направил свет фонарика на ближайшую часть устройства.
Механизм оказался не просто похожим на паука; сплетение ажурных нитей, полированный металл, если это, конечно, металл, ярко блестел; ни единого пятнышка грязи, ни пылинки. Не похоже ни на одну из виденных раньше машин, подумал Лэнсинг. Сооружение напоминало творение скульптора-авангардиста, созданное с помощью плоскогубцев в веселую минуту. Несмотря на отсутствие движущихся частей или других признаков работы, механизм, казалось, был полон жизни и имел вполне определенное назначение. И он без устали напевал вполголоса.
— Странно, — растерянно произнесла Мэри, — как инженер, я должна бы догадаться, что же это, но я не узнаю ни единой составной части.
— И ни малейшего представления о том, что оно делает?
— Абсолютно.
— Ну что ж, мы назвали это машиной.
— За неимением лучшего термина.
Тут Лэнсинг обнаружил, что его тело подсознательно реагирует на ритм машинного пения. Размеренная музыка незаметно проникла в него, стала фоном его существования.
Откуда-то, очень издалека, пришла мысль: нечто подчиняет меня себе. Казалось, это была даже не его собственная мысль, а словно бы кто-то другой подумал об опасности. Лэнсинг хотел предупредить Мэри, но, еще не успев закричать, превратился в другое существо.
Его рост составлял несколько световых лет, и каждый его шаг измерялся триллионами миль. Он высился над Вселенной — полупрозрачный, разреженный, сверкающий и переливающийся блестками в ослепительном сиянии хоровода солнц. Планеты казались всего лишь скрипящим под ногами гравием. Черную дыру, оказавшуюся у него на пути, он отшвырнул как футбольный мяч и, протянув руку, сгреб полдюжины квазаров, нанизал их на звездный свет, повесил ожерельем себе на шею.
Он взбирался на гору из звезд; карабкаясь по крутому склону, он столкнул несколько светил, и те с грохотом полетели вниз, вертясь и подпрыгивая; они, наверное, скатились бы до основания горы, если бы у горы было основание.
Наконец он добрался до вершины и встал там, устойчивости ради расставив ноги. Вся Вселенная, от края до края, лежала перед ним. Лэнсинг погрозил ей кулаком и бросил, выкрикнул вызов Вечности, и дальние закоулки бесконечности эхом отозвались на его крик.
Отсюда ему был виден конец времени и пространства. Он вспомнил, как когда-то хотел узнать, что лежит за их пределами. Ну вот, теперь он узнал, и поделом ему. Потеряв равновесие, он, кувыркаясь, полетел вниз и, достигнув подножия горы (которого на самом деле не существовало), распластался в межзвездной пыли и газе, вздымавшихся вокруг подобно волнам бурного моря и безжалостно швырявших его тело. Вспомнив увиденное за пределами времени и пространства, он застонал. Это вернуло его к реальности. Лэнсинг снова стоял на металлической полосе, а по обеим сторонам от него паукообразные машины что-то тихо напевали.
Мэри тянула его за руку. Еще не вполне понимая, где он и что происходит, Лэнсинг повернулся и тупо посмотрел на валяющийся на полу зажженный фонарик. Он поднял его, едва не упав лицом вниз.
Мэри снова потянула его за рукав.
— Здесь уже можно остановиться. Как вы себя чувствуете?
— Сейчас приду в себя. Мысли, правда, еще несколько путаются. Я видел Вселенную…
— Так вот что вы видели.
— Вы хотите сказать, что тоже что-то видели?
— Да, и когда я вернулась, вы стояли как ледяная статуя. Я боялась тронуть вас — вдруг бы рассыпались на миллион осколков.
— Давайте присядем на минутку.
— Но здесь не на что сесть.
— На пол. Мы можем сесть на пол.
Они опустились на жесткую металлическую поверхность.
— Итак, теперь мы знаем, — сказала Мэри.
— Что знаем?
Лэнсинг потряс головой. Туман в голове постепенно рассеивался, но соображал он еще с трудом.
— Знаем, что делает эта машина. Эдвард, не надо рассказывать обо всем генералу — он рассвирепеет.
— Нам придется это сделать. Заключив сделку, нужно быть честными до конца.
— И снова, как с теми дверями, — вздохнула Мэри. — Мы нашли что-то, но не знаем, как этим управлять.
Лэнсинг бросил взгляд на машины. Теперь он видел их более отчетливо.
— Вы сказали, что видели Вселенную. Что вы имели в виду?
— Мэри, Мэри, Мэри! Умоляю вас, подождите немного.
— Вас сильно скрутило.
— Пожалуй.
— У меня все прошло легче.
— Вы же сильная личность.
— Перестаньте иронизировать. Тут не до шуток — дело весьма серьезное.
— Я знаю. Простите меня. Вы хотите знать, что со мной происходило? Попытаюсь описать. Я посетил Вселенную. Я был огромным. Мое тело было соткано из звездного света, может быть и из хвостов комет. Похоже на сон и в то же время не сон. Я действительно был там. Как это ни странно, но я был там. С вершины звездной горы, на которую я взобрался, я видел Вселенную — всю Вселенную до конца пространства и времени, до тех границ, за которыми пространство и время уже не существуют. Я видел, что за ними. Я смутно помню увиденное. Хаос — можно назвать это так. Беспорядочное бытие, неистовое гневное ничто. Я никогда не представлял себе это ничто таким — как яростный гнев. Оно потрясло меня. Холодная ярость — я имею в виду не температуру, такого понятия там не существовало, но душа стыла от мертвенности и от злобности небытия. Безразличие, нет, хуже чем безразличие — ничто ненавидело все, что существует и существовало. Злобное стремление добраться до всего, что не является ничем, и уничтожить его. Мэри всплеснула руками: