Монах: последний зиндзя, стр. 46

– Почему на тебе траурные одежды? – потребовал ответа Хидейори. – Я же велел надеть тебе лучшее платье!

– Пожалуйста, простите меня, мой господин! – ответила Шисуми. – Это моё лучшее платье! – она говорила спокойно и почтительно, но голос ее был сильным, и было странно, что он мог исходить изтакого хрупкого тела.

Шесть музыкантов в придворных одеждах с барабанами, колокольчиками, деревянными духовыми инструментами и лютнями соскользнули с галереи и расположились у возвышения. Шисуми вопросительно глядела на Хидейори, и он резко кивнул головой. Она поклонилась музыкантам, вынула веер слоновой кости из своего рукава и раскрыла его. Хидейори откинулся назад с улыбкой, его руки покоились на коленях. То, что он заставляет любовницу Юкио развлекать его и его гостей, делало его триумф окончательным.

Первые ноты, извлеченные музыкантами, были медленными, торжественными и гулкими, как звон монастырского колокола. Танико сразу же поняла, что Шисуми выбрала белые одежды не случайно. Её танец был траурным, так же как и её белое одеяние. Её размеренные шаги, то, как она раскачивала свое тело, подобно бамбуку на ветру, волнообразные движения ее рук и свисающий веер говорили о том, что все проходит, счастье сменяется несчастьем, и что, в конце концов, каждый из нас одинок. Это было не то, что хотели бы видеть сегодня вечером эти вожди самураев, но нужно отдать должное Шисуми как танцовщице, которая сумела изменить настроение собравшихся. Все молчали, глаза каждого были прикованы к плывущей белой фигуре в центре зала. На глазах многих покрытых шрамами воинов с юга стояли слезы. Женщина в белом была цветком черешни, который сдуло ветром и который опускался на землю. Белое напоминало всем смотрящим о том, что это цвет Муратомо. «Однажды, – шептал танец, – даже победное знамя Белого Дракона должно пасть». Музыка закончилась так же медленно, звонкими нотами, как и началась. Когда Шисуми закончила, она грациозно опустилась на пол. Не было ни усилий, ни аплодисментов, только вздох, что пронесся по залу, как ветер из осенних листьев. «Слишком великая жертва», – подумала Танико.

Хидейори один был недоволен. Он, зло ворча, покусывал усы.

– Танец не подходит для этого случая! – прогремел он.

– Тем не менее он был великолепен, – сказал тихо Шима Риуичи.

Уважение и любовь Танико к своему дяде возросли. Он действительно стал храбрее после тех дней, когда он трепетал перед Согамори в Хэйан Кё. Хидейори бросил на него разъярённый взгляд, затем обернулся к Шисуми:

– Спой что-нибудь для нас! Что-нибудь более весёлое!

– Я буду петь о любви, мой господин.

– Продолжай! – Хидейори едва улыбнулся. Шисуми поклонилась музыкантам и запела голосом, который был печальным и сильным. Её красные губы как бы посылали поцелуи кому-то, кого не было здесь, когда она произносила слова песни:

«Восхитительно, – подумала Танико. – Какая смелость у этой молодой женщины! Хидейори попытался использовать её, чтобы отпраздновать победу над Юкио, а она, улучив момент, объявляет, что всё ещё любит Юкио и носит траур по нему…»

– Довольно! – прервал Хидейори. Он спрыгнул с возвышения, с лицом, красным от ярости. Музыканты сделали паузу и остановились. Зал молчал, а гости изумлённо смотрели на сегуна. Юкио, подумала Танико, даже сейчас ты одержал победу над братом!

– Как осмелилась ты петь такую песню в моем доме? – закричал Хидейори. – Как осмелилась ты петь песню о своей запретной любви к мятежнику и предателю? – Его пальцы стиснули украшенную драконом рукоять фамильного меча – Хидекири, который висел в отделанных драгоценными камнями ножнах на его поясе.

– Мой господин, это единственная любовь, какую я знала, – тихо сказала Шисуми. Она стояла понурив голову, со сложенными перед собой руками. Она была готова ко всему. Если он убьет её, она умрёт счастливой, думала Танико.

Танико вскочила на ноги:

– Мой господин! – она схватила меч Хидейори. Сегун обернулся к ней, его глаза были дикими от гнева, так что казалось, что он не видит её.

– Успокойтесь на минуту! – зашептала настойчиво Танико. – Вспомните, кто вы и где вы находитесь! Вы унизите себя, если расстроите свой пир убийством этого дитя. Тогда каждый скажет, что она стала жертвой вашего гнева из-за того, что вы упустили Юкио!

Они стояли, глядя друг другу в глаза, а Танико спрашивала себя: что я делаю, зачем я стою здесь?

Ярость исчезла в глазах Хидейори, сменившись угрюмою злобой:

– Она будет наказана!

– Она не должна быть наказана! – сказала Танико с твёрдостью, удивляясь своей собственной решительности. – Она достаточно настрадалась и не заслуживает наказания. Эта женщина – военный трофей! Вы поставили её перед своими гостями и заставили её петь, а у неё хватило смелости петь о своей любви. Что же вы за самурай, мой господин, если вы наказываете смелость? То, что эта девушка сделала сегодня вечером, будут помнить. О вас будут говорить как о жестоком господине, который наградил её верность смертью.

Они оба обернулись и посмотрели на Шисуми. Молодая женщина, откинув голову назад, с пылающим лицом и глазами, горящими как огонь, прямо глядела на Хидейори.

– Уберите её с моих глаз! – сказал Хидейори сдавленным голосом.

– Хорошо, мой господин!

Пряча свои руки в рукавах, чтобы скрыть их дрожь, Танико сошла с возвышения и подошла к Шисуми. Взяв руку молодой танцовщицы, она провела ее через молчаливую толпу ко входу в галерею. «Что я наделала? – подумала Танико. – Почему я так рисковала, навлекая на себя ярость Хидейори, когда я была так осторожна с ним все эти годы? Должно быть, я сошла с ума!»

Её тело похолодело, когда она осознала весь ужас своего поведения: она публично перечила гневу Хидейори. Но она почувствовала удовлетворение собой, какое редко знала прежде. Чувства ее разыгрались, а когда две женщины поравнялись с дверным проемом, ее переживания достигли высшей степени, подобно сатори. Она действовала моментально, по наитию, не тратя времени на обдумывание. Это именно дзен вдохновил её на такое, эти часы медитаций, за которыми следовали трудные беседы с Ейзеном, в которых он требовал моментальных ответов на абсурдные вопросы, которые задавал ей. Эта тренировка позволяла ей действовать так, как она действовала этим вечером. Последствия – для неё, для Саметомо, для девушки, для каждого, кто был близок к ней, могли быть ужасными, но она могла слышать голос Ейзена, говорящий: «Когда ты делаешь то, что ты должна сделать, результат не играет роли».

Но это было не только влияние Ейзена. Она помнила, как много лет назад она вмешалась, чтобы помочь женщине, которой угрожал тиран. Этой женщиной была госпожа Акими, мать Юкио. Теперь Шисуми носила ребенка Юкио. Странное пересечение судеб, думала она.

«Сегодня я, беспомощная женщина, стояла перед самым сильным человеком в стране и бросала ему вызов, чтобы защитить эту девушку. Беспомощная? Я не такая уж беспомощная, в конце концов!»

Когда две женщины вышли вместе в тишину за пределами зала Хидейори, тело Танико загудело от волнения, а кровь запульсировала в ее голове, отбивая ритм барабана тайко.