Идем же, смертный, поищем ее душу, стр. 17

Восторг наш, однако, был скоротечен. С вершины следующего хребта увидели мы долину, обрывавшуюся в пропасть у самого горизонта. Все пространство, от края до края, покрывали заросли ежевики, однако стебли ее были длиной с виноградную лозу, а толщиной в человеческую руку. На каждом стебле висел мужчина или женщина. Ноги страдальцев уходили в землю, а тела пронзали десятки острых шипов. Кровь беспрестанно сочилась из ран и стекала в маленькие ведерки, специально для этой цели подвешенные к ветвям. Три старые карги ухаживали за виноградником: бродя меж растений, они прививали лозу, подвязывали стебли, и время от времени то одна, то другая из них залпом выпивала содержимое какого-нибудь ведерка. Заметив наше приближение, они побросали работу и наперегонки понеслись к краю пропасти, куда, казалось, лежал и наш путь.

Несмотря на скрюченные ноги, двигались они с устрашающей быстротой и при этом размахивали руками и кричали пронзительно, как галки.

Псы тяжело проскакали сквозь окровавленный сонм – песня бешено вращающихся колес разорвала неподвижный воздух. Однако карги опередили нас и первыми оказались У цели – моста, переброшенного через пропасть.

Подпрыгивая от возбуждения и бросая на нас плотоядные взгляды, они перегородили дорогу; возница натянул поводья, и псы, бешено скребя когтями, остановились. Даже сгорбленные, ростом ведьмы не уступали Проводнику. Издаваемая ими вонь – смесь склепа и отхожего места в третьеразрядном борделе – вполне соответствовала размерам. Глаза у них были плоские и мутные, словно сморщенные глазницы заполняла слизь. Сквозь проплешины в волосах просвечивали пожелтевшие черепа. Лица, однако, покрывала плоть – сплошь шишки и бородавки. Одежда их состояла из подпоясанных виселичной веревкой саванов. На груди одной из них саван разорвался; язва с кулак величиною, видневшаяся в отверстии, ясно давала понять, что присутствие хотя бы такой одежды следовало рассматривать как проявление чистого милосердия. Самая свирепая из трех, ухмыляясь, выступила вперед. Одна из борзых с рыком бросилась на нее. Ведьма наградила пса таким ударом по голове, от которого тот, скуля, распростерся в дорожной пыли.

– Кожу, Проводник! – каркнула она. – Человеческую кожу, с живой кровью! Дай нам кусочек, иначе тебе не проехать. Дай нам кусочек, не мешкай.

– Приветствую вас, вечно голодные сестры! – ответил Проводник. – Мы заплатим пошлину. – И повернулся к нам.

Мы с Халдаром переглянулись и уставились на Дефалька. Тот, угадав наше намерение заставить его платить первым, скорчил такую несчастную мину, что мне поневоле стало его жалко, и я сказал:

– Я заплачу, великий Проводник. – В конце концов, все равно рано или поздно придется. Проводник кивнул и взглядом показал, что я должен сойти на землю.

– Какую часть его тела вы хотите, о вечно страждущие? – спросил он. Сестры принялись хрипло спорить. Они визгливо кричали, злобно шипели и обменивались проклятиями с такой яростью, что мы чуть не задохнулись от могильного смрада, извергаемого их пастями. Они перечислили все существующие части тела, и, клянусь, были моменты, когда я говорил себе, что вытащу меч и будь что будет. Наконец главная из трех вновь шагнула вперед.

– Мы хотим ухо, – проорала она. – Славное, сочное, налитое кровью ухо – вот что нам нужно! Левое ухо.

– Нет! – каркнула за ее спиной другая. – Правое. Мы хотим правое ухо, ты, мешок могильной слизи!

– Левое, – продолжала настаивать первая и протянула мне ржавые садовые ножницы, висевшие у нее на поясе. Их лезвия были покрыты засохшей кровью и плесенью, однако я принял их у нее из рук чуть ли не с благодарностью. Ведь им нужна была только мочка уха, а значит, я по-прежнему смогу слышать.

Смотри. Вот моя работа – я оставил себе немного, но всю мочку пришлось отрезать, ведь именно в ней кровь, а обмануть старух нечего было и пытаться. От боли свет померк у меня в глазах. Я швырнул им сначала ножницы, а потом и отрезанный кусок плоти. Вся троица тут же бросилась за него в драку: клочья волос и куски кожи летели во все стороны. Пока они дрались, точно изголодавшиеся чайки, я взобрался на колесницу, и Проводник хлестнул собак. В то время как мы грохотали по мосту через пропасть, Халдар оторвал полосу ткани от моей рубахи и перевязал мне голову. Провал, разверзшийся под нами, казался бесконечным. Дно его терялось во мраке, и только беспрестанный шум струящейся внизу воды доносился до нас.

В голове у меня все еще мутилось от боли и тошноты, когда я вдруг обнаружил, что слышу звуки, доносящиеся из невозможной глубины и дали, из самых святая святых этого мира. Тончайший шепот со дна залива проникал в мой мозг, будто он был осажденной крепостью, а изуродованное ухо – взломанными воротами, сквозь которые внутрь вливалось вражеское войско. С отвратительной четкостью до меня доносились мольбы на невнятном языке стонов, раздирающие уши шепотки и сухое хихиканье, вылетавшие из костяных глоток, в моем сознании лопались пузыри дьявольских признаний, булькало странное варево, топали копыта, щелкали клювы, шелковисто шевелились плавники. Тот залив и прилегающие к нему каньоны, через которые лежал наш путь, открыли мне множество тайн – а еще больше поведали лишь намеком, – о самом существовании которых я ничего не хотел знать.

VII

Думаю, Халдар уловил мою невысказанную жалобу, ибо немного погодя он сказал:

– В следующий раз, великий Проводник, платить буду я.

– Тогда готовься, скоро настанет время, – отозвался тот. Мы долго мчались по глубокому петляющему каньону, стены которого нависали над дорогой, отбрасывая длинные тени на реку и ее берега. Псы мчались вперед, не ведая усталости, точно огромная разрушительная волна, что рождается в недрах океана и несется к берегу, невзирая ни на какие препятствия на своем пути. Но серая бездна точно смеялась над их усилиями, оставаясь по видимости неизменной.

После предупреждения Проводника мы стали пристально вглядываться в окружающую местность, ожидая каких-либо изменений, но все было как прежде. То и дело по обе стороны дороги вставали хижины, дверями которым служили занавески из нанизанных на нити зубов; они еще продолжали клацать при нашем приближении, так поспешно скрывались от нас обитатели этих хижин. (Но лишь я один слышал их частое дыхание и стоны их туго запеленатых жертв.) Попадались нам и кузни вурдалаков, где гиганты с широкими жабьими телами били молотами по раскаленным докрасна конечностям брыкающихся душ, привязанных к наковальням, и другие мастерские, в которых великаны с трубками выдували отчаянно вопящих карликов из котлов расплавленной плоти. От поселения до поселения простирались заросли ядовитой паучьей травы, в которой барахтались люди-крысы; они перемежались с рощами низкорослых деревьев с прозрачными, точно кишки, стволами, на их узловатых ветвях вместо листьев висело дерьмо. От дерева к дереву, беспрестанно жуя, слонялись души спиногрызов, подобных Шамблору. Их жалобное поскуливание свидетельствовало о том, что занятие они выбрали не по своей воле.

Я первым почувствовал грядущую перемену, услышав, как десятки тысяч челюстей с чавканьем и утробным ворчанием вгрызаются в падаль. Шум стоял такой, точно целая армия трупоедов разрывала на части и заглатывала огромные куски мертвечины.

Вскоре и мои спутники насторожились, завидев, как целая туча черных, точно сажа, птиц то взмывает в небо, то снова кидается к земле за следующей излучиной реки. Наша упряжка стремглав пронеслась через поворот, и нашим глазам предстала колоссальная насыпь, перегородившая весь каньон от края до края, настоящий горный хребет, сложенный из свежих трупов, не менее пятидесяти футов в высоту и вдвое больше в ширину. У подножия этого вала целые стаи шакалов грызлись, отнимая друг у друга куски посочнее; его склоны, сплошь покрытые птицами-падальщиками, влажно блестели. В воздухе, точно угольная пыль, висело целое облако насекомых-некрофагов, и я с невыносимой отчетливостью слышал хлюпающее чавканье их жвал.