Гнездо Горной Королевы, стр. 53

Животные напрягались изо всех сил, так что каждая жилка обозначилась под кожей. Пальцы и ступни обезумевшего Костарда месили травяной склон. То ли наша помощь действительно пришлась кстати, то ли поддержка пробудила последний резерв воли несчастного бестолкового юнца, но он медленно подтягивался наверх, дрожа и сотрясаясь, пока наконец не смог ухватиться свободной рукой за вершину. Тогда он подтянулся еще разок и свесился через утес.

– Отпусти канат! – заорал я. Но он меня не слышал или не слушал. Его вторая рука тоже взметнулась вверх, таща за собой скрипящие фургоны и упирающихся, вопящих от ужаса животных.

Вся моя воровская карьера промелькнула перед моим внутренним взором в тот момент, когда я увидел наш фургон, танцующий на краю пропасти. Каждая большая удача, каждый провал пронеслись передо мной, точно призраки, гонимые ветром, но все они вместе и каждый по отдельности были ничто по сравнению с той жалкой, корячившейся задом к краю обрыва телегой, на передке которой Барнар отчаянно натягивал поводья.

Я пришпорил своего плода. Костард потянул еще раз и уцепился за скалу покрепче, поставив фургоны на самый край утеса. Подскакав к нему, я одним могучим ударом Бодрого Парня перерезал натянутый как струна канат. В тот же момент Костард перевалился через скалу и обрушился в пропасть.

Мне показалось, что он целую вечность висел в воздухе, неописуемо переливаясь всей своей жирной наготой, на мгновение напомнившей мне извивающуюся личинку Пожирателя.

– Как ты думаешь, он поплывет? – со страхом спросил Класкат, прежде чем Костард вздыбил поверхность океана тысячей брызг и затонул, словно камень. Мучнистая бледность его тела еще некоторое время просвечивала из черно-синих глубин, но наконец растаяла совершенно.

XXVI

Гавань Кайрнские Ворота навсегда останется в моей памяти, одетая сиянием надежности, как вечером того дня, когда мы добрались до нее с нашим сокровищем. Вода облачилась в цвета заката, и вся маленькая бухточка выглядела как одна золотая монета. На верфи, хозяина которой мы поймали буквально с ключами в руках, нашлась крепенькая маленькая каравелла, только что из ремонта, а на ее борту – основательный четырехвесельный ялик. Мы позволили хозяину содрать за них целых пять мер золота, так нам не терпелось скорее погрузить свои сокровища на борт и отогнать их подальше от берега. [4]

Класката и Клоппа мы отослали назад, дав им по двести ликторов на брата. Можно было бы и не расставаться с такими деньжищами, но, снедаемые нетерпением, мы попросили недавних охранников помочь нам погрузиться; работая, они всем своим видом выражали сомнение в том, что наш груз – и впрямь личиночные поскребыши. Кули с сокровищами они перетаскивали без всякой осторожности, только звон стоял. Отсюда и размеры вознаграждения. И все равно, получив деньги, они уходили нога за ногу, то и дело задумчиво оглядываясь.

Нашу каравеллу мы назвали «Подарок», и, когда на небе взошла горбатая луна, она уже прочно стояла на якоре в одном из наименее оживленных уголков бухты. С балкона припортовой харчевни, где мы решили отужинать, ее было видно замечательно. Кувшинчики со Снадобьем висели у нас под куртками, так что при первых признаках опасности мы оказались бы на борту «Подарка» в считанные секунды.

К берегу мы гребли молча, в молчании выбрали столик на переполненном балконе, заказали еду, дождались, пока ее принесут, и поужинали, не произнося ни слова. Сокровище было нашим и лежало на борту принадлежащего нам корабля. Теперь настало время обладать и тратить. Теперь, когда бы мы с Барнаром ни взглянули друг на друга, нашим глазам открывалась огромная пропасть, разверзшаяся меж нами. Поэтому мы предпочитали смотреть в разные стороны.

Внизу, в трюмах нашей малютки «Подарка», покоившейся на поверхности гладкой, точно оловянное блюдо, бухты, лежали несказанные чудеса. А в них, словно зародыш в материнской утробе, спали подвиги, способные навеки прославить наши имена в анналах воровской профессии.

Эти-то нерожденные сокровища и терзали меня так неотвязно. Я уже видел, как мои руки в перчатках Пелфера касаются ворот Дома Мхурдааля (сверху донизу увешанных трупами потерпевших неудачу воров, все еще свежими и кровоточащими, несмотря на то что со времени их убийства прошли века); я уже слышал железный стон расходящихся створок, видел черный провал меж ними. Картины библиотеки Мхурдааля, этого лабиринта мудрости, и зачумленных городов, жители которых потеют золотом, вставали перед моим внутренним взором…

А против меня сидел Барнар и тоже глазел на «Подарок», видя, вне всякого сомнения, сплошные скорзовые деревья и упорно мечтая о рощах строевого леса, сам такой же закореневший в своем безумном упрямстве, как старое дерево. Неважно, чего мы могли бы достичь поодиночке, каждый со своей половиной состояния. Только целиком обещало оно стать мостом к славе, к подвигам бессмертия. Половина моста не ведет никуда, только в бездну. Барнар клялся помочь мне в этом свершении, и я не мог, не желал отказаться от задуманного. Так мы и сидели, избегая глядеть друг на друга, а молчание присутствовало за нашим столом, точно невидимый третий.

До тех пор пока Барнар не произнес:

– Та женщина, у перил… разве мы с ней не знакомы?

– Уж не Ниасинт ли это?

– Да, похоже, ока! – Древняя молодая женщина была одета для путешествия: короткий плащ, туника, сапоги, короткий меч на поясе. Она сидела, повернув голову к морю, и не отрывала взгляда от того места, где небо встречается с водой. Необъяснимое спокойствие, многовековая невозмутимость окутывали ее, и мы не решились нарушить ее уединение. Наблюдая за ней, мы незаметно погрузились в воспоминания о собственном странствии по подземной вечности, так что женский голос, раздавшийся прямо над нашими головами, буквально заставил нас подпрыгнуть.

– Какая приятная встреча, дорогие воришки! – У нашего стола стояла Ша Урли. – Ну давай обнимемся и поцелуемся, Ниффт, ах ты, скупердяй, прижимистая твоя задница! – Мое недовольство не самым приличным способом выражения своего восторга, который выбрала наша старая знакомая, не помешало мне заключить ее в дружеские объятия. Она села и выпила с нами. Одета она была точно так же, как и Ниасинт, к которой на протяжении всей нашей беседы то и дело устремлялся ее взгляд.

– Как удачно, что мы повстречались именно здесь! – сказал я. – Может быть, мы могли бы уладить то дельце о пятидесяти мерах золота прямо сейчас, и тогда нам не придется заезжать на Дольмен.

– Увы, боюсь, что вам придется там побывать и поговорить с Ха Оли. Дело в том, что я официально уступила брату все свои права на обладание и распоряжение любыми доходами, которые он когда-либо получит от напитка гигантов. Все деньги, которые у меня сейчас есть, понадобятся нам с Ниасинт в дороге.

– Собираетесь путешествовать? – спросил я, но мы все поняли раньше, чем она успела ответить.

– Ей предстоит познакомиться с совершенно новым миром, – объяснила Ша Урли. – А когда я попробовала рассказать ей о нем хоть что-нибудь, то обнаружила, что и сама знаю не больше. Так что мне предстоит познакомиться с тем же самым миром, что и ей. А между прочим, вы двое отчасти ответственны за мою тягу к странствиям. И куда только вас не заносило! Ваш пример стал для меня не больше и не меньше, как откровением!

– Нет ничего лучше, чем идти куда глаза глядят! – отозвался я в тон нашей собеседнице. Почему-то мне было слегка завидно, хотя сам я был столь же легок на подъем, как и она. – Прими наши поздравления. Но, дражайшая Ша Урли, позволь задать тебе еще один вопрос касательно финансовых обстоятельств твоего брата. У него ведь есть эти самые пятьдесят мер золота, не правда ли?