Заговор, стр. 74

Этот вечер выдался на удивление тихим и теплым. Наше короткое, скупое на тепло лето очень редко балует жителей такой приятной во всех отношениях погодой. Короткий дневной дождь прибил пыль, освежил листву и воздух. В такую благодатную пору хотелось расслабиться, лежать где-нибудь на ароматной траве, под сенью дерев с прекрасной девой в объятиях и наслаждаться жизнью. Мы же с Прасковьей вместо этого прятались в густом бурьяне на задах Прохоровской усадьбы и ждали, когда о нас вспомнит обязательный и добросовестный холоп Фома.

По нашей с ним давешней договоренности, он должен был провести нас в терем, впустить внутрь и запереть снаружи. Точного времени нам с ним оговорить не удалось, счастливые росы пока еще часов не наблюдали и ориентировались на пение петухов и положение солнца. Потому обещание Фомы придти к ограде «после того, как стемнеет», имело довольно значительный временной разброс.

– Скоро уже? – в очередной раз торопила меня нетерпеливая Прасковья, безуспешно воюя с потревоженными нашим присутствием комарами.

– Скоро, – так же в очередной раз ответил я. Остальные участники авантюры, квартирный хозяин подьячий Иван Владимирович Горюнов и его старший сын Сидор, мужественно терпели укусы комаров и неопределенность своего положения. Они мне нужны были как свидетели предстоящего разоблачения коварной купеческой вдовы и согласились участвовать в ночном походе исключительно из хорошего к нам отношения и за приличную мзду.

Фома задерживался. Причин тому могла быть сколько угодно, но я больше склонялся к варианту, самому, что ни есть жизненному: братание с поляками слишком затянулось, и он просто физически не мог выполнить обещание, или оно вообще еще не кончилось.

С каждой просроченной минутой я нервничал все больше. Время безнадежно уходило, и вся моя задумка могла элементарно сорваться. Пришлось спешно придумывать новый сценарий предстоящего представления, что всегда чревато накладками и сбоями. Когда ждать больше не имело смысла, я решил рискнуть и начать без помощника.

– Ладно, пошли, обойдемся сами, – сказал я, вставая с земли.

Словно услышав меня, с наружной стороны забора послышался шорох, потом кто-то негромко выругался, и в лаз, возле которого мы прятались, просунулась голова, украшенная дорогой польской шапкой. Мы затаились, не представляя, кого нам прислала судьба.

– Эй, друг, ты где? – спросил пьяный голос.

– Здесь, иди скорее, – позвал я, опознав в польской голове русского Фому.

– Я сказал, что приду, и пришел, – сообщил Фома, протискиваясь в узкий лаз.

– Вижу, – ответил я, понимая, что сейчас упрекать пьяного холопа совершенно бесполезно. – Поторапливайся, а то мы опоздаем.

– Как так опоздаете, еще, не стемнело, – ответил он. – А это кто такие?

– Мои товарищи. Ты на ногах-то стоять можешь?

– Могу, я не только стоять, я даже спеть смогу. Хотите, я вам спою? Ой, так с вами девка... Какая хорошая девка...

Пока Фома пытался начать ухаживание, я взял его за шиворот и доставил на ноги.

Он встрепенулся и попытался сесть.

– Идем, мы опаздываем, – вразумительно сказал я и толкнул холопа в нужную сторону. Чтобы не упасть, он сделал первый шаг, а потом уже пошел «на автопилоте». Мы вчетвером двинулись вслед за ним.

По позднему времени в подворье никого из обитателей видно не было. В нашу сторону с лаем бросились было две дворовые собаки, но, узнав Фому, успокоились и составили нам компанию. Так тесной, компактной группой мы и дошли до того терема, где я был в прошлый раз. Вопреки моим предположениям, что он, как и прежде, пуст, оказалось, что дверь у него заперта изнутри.

– А ну, говори, кто в этом тереме живет? – спросил я местного обитателя.

– Где живет? – ответил он вопросом на вопрос. – Пошли лучше в кабак, там Витек всех угощает! Вот и шапку мне подарил. Хорошая шапка?

– Хорошая, а теперь подумай, как нам попасть вовнутрь.

– А чего здесь думать? – удивленно спросил Фома. – Сейчас попадем!

Я не успел глазом моргнуть, как он начал колошматить в дверь кулаком.

– Ты что делаешь, прекрати сейчас же, – зашипел я, оттаскивая его от двери.

Однако Фома стал вырываться, да еще и закричал во весь голос:

– Открывайте немедля дверь, что не видите, кто пришел!

Пришлось его отпустить и спрятаться в тень стены. Сопровождавшие нас собаки залились радостным лаем. Пьяный Фома, почувствовав свободу, совсем разошелся, теперь уже и кричал и колотил в дверь одновременно. Я понял, что наше дело сорвалось, и самое лучшее – огородами отступить на прежние рубежи.

– Уходим, – тихо сказал я товарищам.

Мы было двинулись к торцу терема, как дверь в терем широко распахнулась, и на крыльцо выскочила полная женщина со свечой и в ночной рубашке. Ничего не видя со света, она закричала:

– Это кто тут безобразничает?

– Матренушка, – тут же сменил голос с грозного на заискивающий наш проводник, – это же я!

– Ты, что ли, Фома? Никак напился?

– Напился, Матренушка, – покаянно ответил тот, – нечистый попутал.

– Ладно, заходи, коли так, – мягко сказала женщина, демонстрируя чисто национальный феномен, ласковое, едва ли ни нежное отношение простых русских женщин к пьяным и пьяницам.

Я ждал, когда Фома, наконец, войдет внутрь, опасаясь, как бы нас не заметила полная Матрена, как в действие неожиданно вмешалась Прасковья. Она отошла от стены и позвала:

– Мамушка!

Матрена уже пропустила мимо себя Фому и собиралась закрыть дверь. Голосок девушки ее буквально приковал к месту.

– Свят, свят, свят, – зашептала женщина, осеняя себя крестными знамениями. – Изыди, нечистый...

– Мамушка, это я, Прасковья, не бойся меня, я живая! – воскликнула девушка, выходя из темноты к свету.

Однако Матрена от испуга уронила свечу и принялась креститься правой, и отмахиваться от девушки левой рукой, шепча свое: «Свят, свят, свят».

Прасковья не выдержала и прыснула в кулак. Только после этого женщина решилась посмотреть на привидение. Девушка уже поднималась к ней по ступеням, заливаясь радостным смехом. Смех так не вязался со смертью и разгуливающими покойниками, что Матрена дала ей подойти вплотную.