Волчья сыть, стр. 32

На все мои дуэльные подвиги ушло немногим больше часа, Проводив карету с ранеными, я еще раз проверил расписку и засунул ее в свой саквояж. Погода стояла отличная. По небу скользили частые легкие облачка, мешая солнцу раскалить землю. Сладко пахло цветущим клевером и душицей. С чувством выполненного долга я, не торопясь, шел по узкой извилистой тропинке, держа саблю как трость под мышкой. Носить ее на перевязи мне не нравилось, казалось, что я начинаю смахивать на мушкетера из спектакля школьной художественной самодеятельности.

Вдруг на узкой тропинке мне встретился настоящий француз. Его национальная принадлежность сразу определялась по лицу с тонким орлиным носом и разрезу глаз. Мы столкнулись нос к носу и вынуждены были раскланяться. Я сделал это достаточно сдержанно, а француз – с изысканной вертлявостью.

– Бонжур, месье! – сказал он.

– Бонжур, месье, – ответил я.

Месье обворожительно улыбнулся и застрекотал по-французски.

– Пардон, месье, же не парле па франсе, – вынужден был я прервать его речь, хотя и на чистом французском языке, но без всякого прононса.

Мое признание в незнании французского языка почему-то не сразу прервало словесный поток кавалера. Он еще минуты две что-то говорил, возможно, надеясь, что я передумаю и начну его понимать. К своему стыду и сожалению, я не мог оказать ему эту любезность.

– Месье нэ болтатэ на франсэ? – наконец, перешел на почти русский язык француз, поверив, что я не понимаю не единого его слова.

– Уи, месье, – сознался я, вовремя припомнив, что «уи» по-французски будет «да».

– Месье кавалер Крылофф, доктор?

Я не очень удивился его осведомленности и подтвердил догадку.

– Позволтэ рекомендать, виконт де Шантре, – представился мой визави.

У меня от последних событий начала культивироваться мнительность, и я не без подозрения поглядывал на неожиданного знакомца.

– Уи, – сказал я, – шарман, миль пардон, мерси боку.

Потом чуть не добавил известную любому русскому человеку фразу: «Же не манж па сие жур», но побоялся, что виконт меня не поймет.

На человека, который не ел шесть дней, я никак не походил.

Это, конечно, был не весь мой запас французских слов, но его существенная часть. Далее я вынужден был перейти на смешанный вариант языков:

– Как вы здесь, рус прованс, оказаться? – поинтересовался я.

– Je эмигран, – грустно ответил француз. – Один семья гувернер, plusieurs enfants, мала детишка.

Стало понятно, откуда здесь взялся виконт. Французские аристократы, бежав от революционных гильотин, находили себе кусок хлеба, работая гувернерами в богатых российских семьях.

Между тем собеседника очень заинтересовала моя сабля. Он попросил разрешения ее осмотреть. Я передал ему оружие, и лягушатник с почтением обнажил клинок. Судя по тому, как он проводит осмотр, в оружии он разбирался.

– Гранд хорош, – восхищался мой новый знакомец. – Пуэн д’опер кортэль? – поинтересовался он, обнаружив пятнышко свежей крови на конце клинка.

Я кивнул, поняв, что он спрашивает о чести и дуэли. Де Шантре удовлетворенно кивнул, сделал несколько красивых выпадов и вложил оружие в ножны.

– Ку де мэтр (мастерский прием), – вежливо похвалил я его упражнения.

Удивительное дело, но за несколько дней общения с дворянами я уже нахватался французских выражений.

– Ви фехтоваль мэтр? – поинтересовался француз.

Я покачал поднятой кистью руки, изображая посредственность своих способностей. Француз загорелся и предложил помериться с ним силами. Я не спешил соглашаться, неопределенно улыбаясь.

– Сан фасон (без стеснения), – настаивал шевалье.

– Уи, монсеньер – согласился я. – Же н'ан к вам просьба, ма фам нужно учить, …как это, по-вашему, репетит. Понимаешь? Репетит балет, фасон, бон тон. Же тебе платить. Рубли, гонорар, фюр лен.

Идея подработать шевалье понравилась, и он тут же вознамерился сделать визит к моей «ля фам». Судя по всему, ему было просто нечем себя занять.

Дальше мы отправились вдвоем. По дороге разговор коснулся политики, естественно, французской. Виконт, как мог по-русски, живописал падение Бурбонов, бегство аристократов из страны и ужасы революции. Почти вся его семья или погибла, или пропала без вести, а он без копейки за душой оказался в России. Наплыв эмигрантов сбил цену на услуги гувернеров, и ему с трудом удалось устроиться в небогатую провинциальную семью.

За восемь лет, что он здесь прожил, де Шантре так и не научился толком говорить по-русски, и все его интересы были сосредоточены лишь на мятежной Франции.

Я, по возможности, участвовал в разговоре, осудил Марата с Робеспьером, террор и продажную Директорию.

Про последние изменения на родине де Шантре не знал, и я попытался просветить его на чистом французском языке:

– Наполеон Бонапарте женераль де Корсика прима консул. Директория – крах. Революсьон – крах, Франс – империя – милитаристате.

Однако, виконт так зациклился на событиях восьмилетней давности, что никакие Наполеоны и факты «новейшей» истории его не интересовали. Все силы своей души он отдал ненависти к революции и ее вождям, давно покойным.

Наш спотыкающийся разговор мне вскоре наскучил, и я перестал в нем участвовать, что позволило собеседнику перейти на родной язык и проклинать своих обидчиков с театральной патетикой. Внезапно на полуслове де Шантре замолчал и, забыв про «революсьон», попросил по-русски:

– Момент, ожидать чуть-чуть.

После чего бросился в сторону большого барского дома, мимо которого мы проходили. Через пять минут, так же внезапно, как исчез, француз появился с двумя учебными шпагами с затупленными концами.

– Репете турнир, – сообщил он, и мы отправились дальше.

Во дворе портновского дома царило оживление. Все домочадцы толклись вокруг моего нового экипажа. Я сам с интересом рассмотрел, что мне подарила судьба.

Коляска была не новая, но очень приличная. Лак на ней кое-где поистерся, как и краска на кожаных сидениях, но в остальном она была изящна, легка и на хороших рессорах.

Впряжены в нее были две симпатичные гнедые лошадки.