Гиблое место, стр. 55

Минут через двадцать мы подъехали к нашему бивуаку. Там царил покой и благостная идиллия. Отряд в полном составе нежился на солнышке, не выставив даже часового. Моего прибытия не ожидали и, честно говоря, не заметили.

– Ишь ты, вот оно, значит, какое у тебя смердячье воинство! – с восхищением сказал пленный, разглядывая поверженную сном рать.

Я проглотил подколку и вежливо потряс за плечо Кузьму Минина. Будущий народный герой осоловело уставился на меня заспанными глазами. На свой будущий скульптурный образ на Красной площади грядущий спаситель отечества сейчас никак не походил.

– Ты чего, Григорьич ? – удивленно спросил он. – Ты кататься ж уехал?

– Почему нет караульного? – неприятным голосом поинтересовался я, чувствуя, что вот-вот сорвусь на непарламентские выражения и этими грубыми, но справедливыми площадными словами выскажу Кузьме все, что думаю и о нем, и об отечественном разгильдяйстве.

– А на кой нам ляд караульный? – вытаращил на меня глаза Минин. – А это что за возы?

– Да, ты... – начал я и произнес очень длинный монолог, в котором не было ни одного ласкового слова.

Моя пламенная, эмоциональная речь пробудила ото сна всю нашу рать, заставила ее вскочить на ноги и, надеюсь, почувствовать свою вину.

– ...Сейчас на нас нападут разбойники, – кончил я, – и тех, кого они не убьют, добью я! Понятно?

– Не сердись, Григорьич, – виновато произнес Минин, – кто же знал, что так получится.

– Ладно, на первый раз прощаю, – сказал я, беря себя в руки. – Всем готовится! Скоро они будут здесь!

Крестьяне начали спешно обряжаться в ватные тягиляи. Я тоже надел на себя кольчугу и шлем. Запаса времени почти не оставалось. Кони на рысях делали километров двенадцать в час. На возвращение у меня ушло двадцать минут. При пешем ходе со скоростью пять километров в час преследователи могли появиться здесь уже через полчаса.

Несмотря на то, что нападавших было почти в четыре раза меньше, чем моих «смердов», опасность того, что профессиональные воины разгонят наш партизанский отряд, была реальная. Тем более, что команда «десятника» была одета в тяжелые доспехи, против которых наши легкие луки были бессильны, а рогатины почти бесполезны. К этому нужно присовокупить их четыре самострела, способные без труда пробить тигиляи крестьян.

Мое воинство, разбуженное, но до конца не проснувшееся, вяло выполняло команды и самоуверенно не боялось предстоящего боя.

Пленный возница насмешливо наблюдал за нашими приготовлениями, отпуская ехидные замечания. В конце концов, он меня так достал, что я велел его связать и положить в придорожную канаву.

С момента моего приезда прошло минут пятнадцать-двадцать и, как мне показалось, картина обороны начала вырисовываться. Первым делом я приказал выпрячь из повозок лошадей. Потом мы развернули задом фургоны и перегородили ими дорогу. «Конницу» я разделил на два отряда и отправил в засаду, велев по моей команде напасть на ратников с флангов. Пехота со своими луками и рогатинами залегла и должна была защищать фронт. Ивана Крайнего с одним смышленым парнишкой мы с Кузьмой отправил в дозор. Сам же я зарядил двойным пороховым зарядом пищаль и устроил на одном фургоне долговременную огневую точку.

Далее оставалось ждать появления преследователей и проверить в деле боевую подготовку морозовских крестьян.

Как всегда, тяжелее всего оказалось пребывать в бездействии. Миновали предполагаемые полчаса, однако никто не появлялся. Адреналин постепенно растворился в крови, и я расслабился. Прошло еще полчаса. Этого времени ратникам должно было с избытком хватить, чтобы найти нас и атаковать. Однако по-прежнему ничего не происходило, и дорога была пуста.

Я уже начал дремать, по возможности, комфортабельно устроившись в темной повозке, когда раздался условный свист Ивана Крайнего. Я приоткрыл пологи подождал, пока нападавшие не приблизились метров на двести, и тогда выстрелил. Раздался страшный грохот. Заряд был холостой – я хотел просто припугнуть ратников и сбить с них спесь. Получилось, как и задумывалось, они, как вкопанные, встали на месте. Группа получилась довольно живописная. Пока они медлили, не зная, на что решиться, я перезарядил пищаль. Теперь обычным зарядом с картечью.

– Эй! – позвал я противников, выскакивая из фургона. – Идите сюда!

Появление было эффектное, этакий Георгий Победоносец в сияющем шлеме, возникший из дыма и грохота. Кроме меня одного, нападавшие пока никого не видели. Мои крестьяне по-прежнему прятались, ожидая приказа начинать атаку.

– Ты зачем наши подводы забрал?! – закричал один из ратников, медленно приближаясь.

– Положите самострелы и сабли на дорогу и идите сюда! – велел я, не отвечая на вопрос.

Однако меня не послушались, напротив, ребята в шлемах-ящиках начали поднимать опущенные к земле арбалеты. Я не хотел ненужной крови, однако, лезть ни под стрелы, ни на рожон не собирался, а потому шустро спрятался в фургон, под защиту его задней стенки и выставил в направлении нападающих ствол пищали.

Этого намека хватило, чтобы они вновь застыли на месте.

– Все стойте, где стоите, а десятник пусть подойдет! – крикнул я.

Ратники посовещались, от них отделился человек, вероятно, он и был тем самым сердитым десятником, которым пугал меня возница, и подошел ко мне. Мужчина, судя по лицу, был серьезный и крутой. По внешнему виду он принадлежал к той категории хамов и горлопанов, которые пытаются подавить окружающих своим нахрапом. Даже нацеленная в грудь пищаль нимало его не смущала.

– Тебе что, жить надоело! – заорал он на меня, свирепо вращая глазами и давя агрессивной энергетикой. – Да я из тебя (тут он вставил несколько очень обидных эпитетов, связанных с моей общностью с известными физиологическими отправлениями) сделаю (то-то и то-то, добавил он образные сравнения, опять-таки физиологического характера)!

Такой психологический тип примитивных наглецов встречается довольно часто, и лучшее, что следует с ними сделать, это прибить на месте. Впрочем, иногда неплохих результатов можно добиться, унизив их и раздавив собственным превосходством.