Девушка из дома на набережной, стр. 59

Лара бросилась к телефону, выдернула провода. Закрыла окна и задернула шторы. В комнате воцарился мрак. Потом она открыла мобильный телефон, вынула сим-карту и сломала. Включила компьютер, вошла на сайт, где был зарегистрирован её почтовый ящик, и удалила его. Создала новый на другом сайте – отправила адрес только Жанне, попросив её никому не давать никакой информации о ней.

Она чувствовала, что нужно сделать что-то ещё, но пока к большим изменениям была не готова.

Вернувшись в кухню, она взяла початую бутылку вина, выпила её залпом, открыла новую. Остановилась перед зеркалом. Захотелось заплакать. И вдруг чувство подавленности и боли сменилось гневом и ненавистью – но не к Стасу или Лёве, а к самой себе. «Дура!» – закричала Лара, глядя на своё отражение. И с силой бросила бутылку вина в стену. Стекло разбилось, вино медленно потекло по белой стене. «Почему прошлое нельзя взять в руки, как школьную тетрадку, и разорвать на мелкие кусочки? Почему мне нужно с этим жить? Почему это нельзя оборвать, как я сделала только что с проводами?»

Лара схватила со стола чёрную тушь для ресниц и резкими движениями закрасила ею лицо, превратив его в подобие театральной маски. Откупорив бутылку вина, она не стала наливать его в бокал, а стала пить прямо из бутылки без остановки, пока там ничего не осталось. Открыла четвёртую бутылку, смотрела на грязное, в потёках лицо и смеялась. Пила медленно, чувствуя, как вино течёт по подбородку, смешиваясь с тушью, стекает на одежду.

«Уродина!» – захохотала Лара, показала самой себе язык и вылила остатки вина на волосы.

Потом она бросилась на кухню, отыскала ножницы. Вернулась к зеркалу. Рассмеявшись, она начала обрезать волосы, кромсая их, как бумагу.

Неожиданно она остановилась. Всё вдруг как будто замерло. Гнев ушёл, вернулось безразличие. Умыв лицо в раковине на кухне, она вернулась в комнату с тряпкой, щёткой и совком. Лара начала вытирать пол, сгребать разбитые осколки с пола и вдруг замерла рядом с зеркалом: откуда-то издалека на неё смотрела женщина, которую она никогда не знала. Некрасивая, уставшая, слабая.

Лара присела на диван, закуталась в плед. Отпила вина и вспомнила, что собиралась купить продуктов, но так и не успела. Поняла, что целый день ничего не ела. При мысли, что нужно что-то поесть, стало противно – словно вкусовые ощущения притупились. Но ни чувства голода, ни недовольства собой не было – осталось лишь безразличие ко всему.

Лара закрыла глаза. Так начался период её затворничества, какого ещё никогда не было. Она никому не звонила, не писала и предпочитала часами сидеть на балконе под ветром и дождём, как будто очищая мысли. Дни тянулись за днями, однообразные, скучные, серые.

Сидя на балконе, Лара смотрела на море и думала. Почему всё так произошло? Она чувствовала, что где-то допустила ошибку, которая повлекла за собой такую развязку. И это была не только ошибка в бизнесе. Ответ пришёл сам собой: Лара поняла, что не только была игрушкой в руках других людей, но и играла сама. Это был жизненный бумеранг. В поступках других людей легко угадывались собственные.

Глава 6

Лара закричала, как кричат от сильной боли или испуга. Она умоляла его простить её, не уходить, а остаться и поговорить. Но в ответ слышала лишь смех и видела улыбку: зубы белые, ровные, оливковый оттенок кожи, мягкие, чуть полноватые губы, ямочки на щеках, когда он улыбается. Но глаз не видно. Ничего не видно, только эта часть лица – рот. А изо рта слова: «Почему ты так сделала?» Иногда она видела его чёрные, как у Стаса, волосы, хотела погладить их, когда он к ней подбегал. Но стоило ей лишь протянуть руки, как он, качая головой, не разрешал ей дотрагиваться до себя и удалялся. Лара кричала ему вслед: «Сынок, вернись, прости, я не хотела…»

Лара проснулась. Этот сон преследовал её с тех пор, как она сделала аборт. И ребёнок рос так же, как рос бы, если бы родился. В первую неделю после аборта ей снился только эмбрион – та маленькая точка с картинки УЗИ. Точка ничего не говорила и не шевелилась. Но постепенно она росла, у неё появлялись ручки и ножки. Лара чувствовала, как ребёнок толкается внутри, чувствовала тошноту по утрам и тяжесть в ногах, чувствовала, как увеличивается живот, но только всё это не в реальности, а во сне. Процесса родов не было.

Когда, по подсчётам Лары, ребёнок должен был родиться, сны прекратились. Надолго. Не было никакого отклика от ребёнка, даже хоть какой-нибудь связывающей нити. Всё, что Лара помнила из этого времени, – это серый цвет стен в палате, где она лежала, и яркий свет, бьющий в глаза. Но свет этот был не от ламп, а другой, шедший откуда-то сверху.

Но однажды сны вернулись: ребёнок, снова ребёнок, только уже рождённый, живой. Ему около полугода. И она видит его улыбку, слышит смех, слышит, как он произносит какие-то звуки: «Агу-агу… ма-ма…»

И после этого сон так и не уходил. Каждый год по нескольку раз Лара видела своего нерождённого ребенка. Не видела, как растёт его тело, но чувствовала, что он меняется. А потом он заговорил и спросил, почему она это сделала.

Лара встала с постели, надела тёплую кофту и вышла на балкон. Закурила. Сидела, смотрела вдаль, в темноту, где чёрный цвет моря сливался с густотой ночного неба. Где-то вдалеке мигал маяк. Лара подняла голову. Там, высоко, светили звёзды. Как миллионы человеческих глаз, они смотрели на неё. Лара видела, как кто-то ей улыбался, кто-то смотрел со злостью, плакал, кричал, ненавидел. И вот одни – особенные, детские, печальные. Грусть в глазах ребёнка совершенно не такая, как у взрослого человека. Это для ребёнка всегда неожиданно пришедшее чувство. Первым делом дети открывают для себя радость, счастье, смех, любовь, зависимость, злость, но не грусть и одиночество.

Даже брошенный младенец не одинок – для него отсутствие родителей поначалу не является чем-то странным. Только потом, когда он видит других детей с мамами и папами, которые их любят, наступает осознание этого одиночества. Но ведь страшнее даже не это – а то, что даже при наличии мамы и папы, братьев и сестёр, бабушек и дедушек, тётушек и дядюшек, а во взрослом возрасте – мужей и жён, любовников и любовниц, друзей, знакомых, коллег по работе, – однажды приходит ощущение полного одиночества. Понимание, что, несмотря на наличие всех этих близких и неблизких людей вокруг, ты всё равно один. Один от начала до конца. И изменить это, избавиться от этого одиночества невозможно – с ним можно только смириться.

Лара долго думала о том, что сделала, вспоминала тот день, когда мать вела её за руку к знакомому врачу, у которого она сама сделала не один аборт. Вспоминала, как была шокирована всем происходящим, чувствовала, что это не выход из ситуации. Но какое-то оцепенение охватило её, и, наверное, впервые она слепо послушалась матери. Даже не стала спорить, когда Елена Петровна сказала, что, если родится ребёнок, Стас её все равно бросит, а она будет вести нищенскую жизнь матери-одиночки. Не раз она повторяла, что с ребёнком Лара никому не будет нужна. Но в итоге: Стас ушёл, отношения с матерью почти развалились, и сейчас она одна, никому не нужная. Нищенскую жизнь, правда, не ведёт, но от этого не легче.

Лара поняла, что тот аборт был её ошибкой. Возможно, самой главной ошибкой в жизни. Ошибкой, которая повлекла за собой все последующие. От осознания этого на душе становилось всё тяжелее. Если бы можно было изменить прошлое, она бы не стала слушать мать.

У себя на вилле, в полном одиночестве, Лара как будто получила возможность поговорить со своим внутренним «я». Она вспоминала своё прошлое. Вытаскивала из памяти воспоминания, которые, казалось, похоронила навсегда. Но воспоминания были живы и, как старые, не стертые файлы в компьютере, восстановлены.

Лара анализировала свои ошибки и приходила к выводу, что во многом, очень во многом виновата сама. И с этим предстояло жить – прощения у прошлого не просят.

Глава 7

Лара как будто не замечала, что утро сменяется днём, а день – вечером, вечер – ночью, что почти весь февраль шли проливные дожди. Все внешнее стало недоступным.