Мертвый час, стр. 71
Лиза обернулась:
– Что вы, князь? Разве я гулящая? Ласкать ваше сиятельство было для меня честью. Не вы – я вам должна. И будьте уверены, рассчитаюсь.
У князя сжались кулаки. Он крикнул камердинеру:
– Тертий! Проводи. И больше не пускать.
Когда дверь на лестницу захлопнулась, Тарусов принялся мерить ногами кабинет. На втором или третьем круге Антон Семенович кашлянул:
– Мне, пожалуй, пора…
– Что? Нет! То есть конечно. Но сперва выпьем. Заодно расскажу про мой арест…
От дома Тарусова Лиза пошла на Фурштатскую, зашла в меблирашки, где случилась их с Тарусовым любовное свидание, отыскала коридорного, что открывал им комнату, и спросила:
– Красненькую хочешь? – и для убедительности показала ассигнацию.
Коридорный в ответ облизнулся.
В «Европе» Лизе нравилось, но жить там постоянно было не по карману. Потому она сняла на Кирочной двухкомнатную квартирку (вчера они с Выговским отпраздновали там новоселье). Поужинав наскоро в кухмистерской, Лиза пришла домой и от отчаяния завалилась спать. Около полуночи ее разбудил настойчивый звонок. Кутаясь в шаль, она подошла к двери и спросила:
– Кто?
– Тоня, – ответили заплетающимся языком.
Лиза открыла. Выговский едва держался на ногах.
– Доброй ночи, ваша светлость.
– Где ты так надрался?
– С Тарусовым. Заливали его горе.
– Это горюшко не горе. Горе у него случится завтра. Заходи.
К обеду некстати явился Данила Петрович. И всю трапезу мешал Дмитрию Даниловичу думать над сложным оборотом в исковом заявлении. Покончив с десертом, младший Тарусов поднялся из-за стола и невежливо намекнул:
– Прости, отец, но мне надо работать.
– Но ты даже не выслушал меня.
– В другой раз.
– А где милая мадемуазель, твоя помощница?
– Она оставила службу.
– Как жаль. Такой цветочек. Счастье тому, кто его срежет, – Данила Петрович подмигнул сыну, тот отвернулся. – Ба! А я ведь ей пять рублей должен. Точно. Надо вернуть. Говори адрес.
– Знать не знаю.
– Бедная девочка! Наверняка та пятерка была у ней последней. Иначе зачем бы ей служить? Надо разыскать ее и вернуть.
– Вот и займись.
– Непременно. Но сперва дай пять рублей, иначе что я ей верну? Ты ведь знаешь мои стесненные обстоятельства…
Дмитрий Данилович со вздохом полез за портмоне.
– И красненькую прибавь. Придется ехать в адресный стол…
– Помилуй, справка стоит копейки.
– А извозчик туда-сюда? А вдруг несчастное дитя живет в каких-нибудь Тайцах? Так что не торгуйся.
Выговский взялся проводить старика до двери и в коридоре шепнул ему адрес – ведь Лиза лишь вчера сдала паспорт старшему дворнику, вряд ли ее данные добрались до адресного стола. Тарусов-старший в благодарность пожал ему руку.
Вечером, когда Антон Семенович ушел, принесли два письма. В первом Тарусов обнаружил копейку и крохотный листок с надписью: «Оцени себя и пришли сдачу».
Сразу отлегло от души. Считал Лизу умной, тонкой, а она… Обычная провинциальная мещанка с пошлыми шуточками.
Во втором… Сперва Тарусов прочитал исписанный неграмотными каракулями листок, подписанный коридорным меблированных комнат, что на улице Фурштатской, Иваном Нестеровым. Тот сообщал «дарагой книгине» о визите в их заведение влюбленной парочки, случившемся в среду. Несмотря на вопиющую орфографию, было понятно, что письмо диктовал человек грамотный и не чуждый стилю. Парочка была превосходно описана и легко узнавалась. Далее Нестеров сообщал, что «галупки» пробыли в заведении два часа и, судя по следам на простыне, занимались… Вероятно, предложенное Нестеровым крепкое словцо настолько понравилось Лизе, что было вставлено в письмо. Однако здесь его не приводим, так как в сочинениях, дозволенных цензурой, оно недопустимо.
У князя задрожали не только руки, задергались и заходили ходуном все части тела. Отложив письмо Нестерова, князь из того же конверта вытащил второй листок. Там было одно слово, написанное рукой Сашеньки: «Прощай!»
Глава двадцать вторая
Наступил сентябрь, и природа перед долгим морозным сном затеяла обычный свой карнавал: набивший за лето оскомину зеленый цвет словно в калейдоскопе сменился на желто-красный, рябины надели алые сережки, а боярышник – пурпурные, крепыши-боровики затеяли прятки с грибниками, а легкий ветерок – танцы с шуршащими листьями, на ветках озабоченно обсуждали путь на юг птицы, а солнышко, будто застенчивая невеста, то и дело скрывалось за тучи.
Дачников в Ораниенбауме поубавилось. Поубавились и цены: что на продукты, что на жилье. Карл Густавович Мейнард, обрадовавшись, что Сашенька остается на сентябрь, скинул ей аренду вдвое.
С развитием железных дорог жители европейских столиц сменили городские квартиры на дома в предместьях – возросшие скорости позволяли теперь главам семейств каждый день ездить на службу и обратно. Но в Петербурге подобному переселению воспрепятствовал климат: суровые снежные зимы требовали разорительных расходов на отопление, а из-за постоянных заносов поезда то и дело отменяли: так и в присутствие, неровен час, опоздаешь, да и простудиться на продуваемых всеми ветрами деревянных станциях немудрено.
К началу занятий Евгений и Татьяна вернулись в петербургскую квартиру к отцу. Наталья Ивановна тоже уехала в столицу, взяв перед предстоящей свадьбой расчет. В Рамбове остались лишь Сашенька с Володей, Обормот да кухарка.
Возвращаться к мужу княгиня не собиралась. Ее любовь была безжалостно растоптана. Как он мог? О чем думал? Сашенька считала Диди идеалом, разве что не молилась на него, а он…
К княгине зачастили парламентеры: отец, брат, Лешич… Мол, что поделать – такова она, мужская натура, надо смириться, хотя бы ради детей. Евгений и Татьяна, навестившие маменьку в одно из воскресений, тоже осторожно коснулись этой темы.
Княгиня в споры не вступала, в объяснения не пускалась, слушала пару минут, разворачивалась и уходила. Старалась вообще о будущем не думать. Слава богу, она обеспечена, за кусок хлеба бороться не надо. А что пустота внутри… Ко всему человек привыкает… А может – чем черт не шутит? – пустота и заполнится.
Сашенька с Володей много гуляли, ездили по окрестностям. Однажды, дело было в субботу, младший сын попросился в Нижний парк:
– На лодочке покататься, – объяснил он свое желание.
По дороге к причалу Сашенька по обыкновению затараторила познавательное:
– После смерти Екатерины Второй дворцы и парки в Ораниенбауме снова пришли в упадок, и лишь когда их владельцем стал великий князь Михаил Павлович, здесь снова забурлила жизнь. Впрочем, сам великий князь больше любил Павловск, зато его жена Елена Павловна прикипела душой к Ораниенбауму. Благодаря ей дворцы были облагорожены и перестроены, а парк разбит заново.
– Это она? – перебил маменьку Володя, указав на статную барыню, шествовавшую по аллее.
– Володя! Разве можно пальцем? – с укором спросила мать.
Но великая княгиня уже заметила неосторожный жест и благосклонно улыбнулась хорошенькому малышу. Тот учтиво поздоровался, Александре Ильиничне пришлось представиться. Елена Павловна вспомнила (не без усмешки) Сашенькиного тестя, Данилу Петровича. Наслышана была и о Диди:
– Говорят, ваш муж – многообещающий юрист.
– Да, папа очень умный, – подтвердил Володя, – только мама с ним поругалась.
Великая княгиня рассмеялась и пригласила Сашеньку посетить завтра музыкальный вечер у нее во дворце. Александра Ильинична поблагодарила, но прийти, увы, не смогла. Как это часто бывает, после небольшого затишья события вдруг завертелись-закружились, и именно в то воскресенье княгиня узнала разгадку всех тайн.
Однако обо всем по порядку.