Мертвый час, стр. 6

Сашенька пристроилась мужу на колени.

– Может, шампанского? – пробормотал Дмитрий Данилович между поцелуями.

– Перебьешься, – отрезала княгиня.

После они отужинали и вместе устроились в Сашенькиной спальне. Но князю не спалось. То ли духота мешала, то ли давешний настрой. Дмитрий Данилович осторожно встал, зажег керосиновую лампу и открыл дневник.

– Не терпится? – раздалось с кровати.

«Какой же я слон, – обругал себя Дмитрий Данилович. – Таки разбудил Сашеньку».

– Извини, сейчас погашу свет.

– Читай-читай. Мне тоже не спится…

«Главное перед чугункой – отвести детей в уборную. И почему вагоны первого класса не имеют отхожих мест? За что рупь семнадцать дерут? Лично я купила бы во второй. Но у Диди – головокружение от наплыва клиентов, и он настоял на первом.

Вагоны по старой моде разделены на «дилижансы [25]». Повезло, что в наш никто не подсел. Еще курил бы всю дорогу. Ох уж эти времена, уж эти нравы! Теперь и разрешений у дам не спрашивают. Если установлена пепельница, значит, можно дымить. Да-с! Еще каких-то десять лет назад курить в публичном месте, даже на улице, было строжайше запрещено. Теперь же впечатление, что запрещено не курить.

Все, кроме меня, сели у окон. Гувернантка напротив Володи, Таня напротив Жени. Мы же с Обормотом устроились посередине. Когда прозвучал гудок, кот принялся орать и вырываться из корзины. Хорошо, что удалось его удержать – стены в вагоне отделаны красным деревом, занавески на окнах из голубого шелка, а коврики – из цветастого бархата. Не дай бог поцарапал бы или закогтил.

Но вот, наконец, оставляя за собой белый хвост дыма, машина [26] неторопливо почухчухала вдоль Митрофаньевского кладбища».

– Сашенька, где ты подобных слов понабралась? – оторвался от чтения Дмитрий Данилович. – Почухчухала…

– Сама придумала, – с гордостью призналась княгиня.

– Зачем? Почему не написать: машина двинулась, тронулась, на худой конец, полетела.

– Двинуться может что угодно. А полететь – любая птица. А вот чухчухать способна исключительно машина. Подумай и согласись: в русском языке каждый самодвижущийся предмет сопряжен с глаголом. Телега скрипит, коляска шуршит, тройка звенит. Значит, и машине такой глагол надобно подобрать.

– Пыхтит не подойдет?

– Пыхтит самовар. А машина ритмично издает чух-чух-чух, чух-чух-чух.

– Ерунда.

– Вовсе не ерунда, – разозлилась княгиня. – Стареешь, Диди, консерватором становишься. Шипишь на все новое.

– Вовсе нет. Я новое приветствую. Там, где уместно. Но в русском языке и без «чухчухать» слов предостаточно. Четыре тома, если верить Далю. Не следует его засорять.

– Ах так? Я язык засоряю? А Достоевский? Тоже засоряет? Взял, каналья, и придумал «стушеваться» [27]. А Салтыков-Щедрин? Что удумал, подлец? Головотяпство [28]!

– Ах вот чьи лавры не дают тебе заснуть.

– Заснуть не даешь мне ты.

Хлебнув коньяка, Дмитрий Данилович продолжил чтение:

«Каким бы великолепным ни был город, оканчивается он всегда помойкой. Петербург не исключение. Машина теперь тащится вдоль Горячего поля – отвратительного места, где одни отбросы копаются в других. Приличный человек сюда и носа не сунет, даже полицейские в одиночку не ходят. Потому что здесь в шалашах и землянках проживают самые опустившиеся, самые отчаянные, самые лихие.

Ладно, бог с ними. Мы едем на море.

«Море? Откуда в Петербурге море?» – удивится иной провинциал.

А вот откуда – именно из-за Балтийского моря затеял войну со шведами Петр Первый. И Петербург расположил на его берегу. Центр будущей столицы предполагался на Васильевском острове, омываемом главными рукавами Невы и Финским заливом. Но селился там люд неохотно. Виной тому каналы, которые Петр приказал прорыть (отсюда одно из прозвищ Петербурга – Северная Венеция), уж больно непривычно было передвигаться на лодках. Потому старались строиться на другой стороне Невы, ближе к материку. Так и вытеснили море на окраины Петербурга. В любом другом прибрежном городе морские набережные – главные места для променада, у нас же там свалки, заводы и верфи. И чтобы насладиться бризом, житель Петербурга вынужден ехать за десятки верст: либо на север, где залив тянется от Лахты до приграничного с княжеством финским Сестрорецка, либо на юг. На втором направлении ближе всех к столице Стрельна и Петергоф. Однако простым обывателям вход туда заказан: царские резиденции. Иное дело заштатный [29] Рамбов.

«Позвольте, – снова возмутится наш провинциал. – Где ваш Рамбов на карте? Ну-ка, покажите».

И тут окажется прав. Нет его на картах, нет!

Рамбовом город называют его жители. Официально же именуется он Ораниенбаумом. Знавал городок сей и величие, и забвение, сверкал и приходил в упадок. Сейчас в нем проживает пара-тройка тысяч жителей, однако летом их число возрастает многократно».

На этой строчке Дмитрий Данилович не выдержал и перелистнул несколько страниц. Как всякая мать, Сашенька старалась сочетать развлечение с познанием. Собираясь с отпрысками в путешествие (разве сорок верст не путешествие?), прочитала горку путеводителей и описаний, кропотливо выписав оттуда главное, чтобы не забыть. Поэтому последуем примеру Дмитрия Даниловича. А про Ораниенбаум узнаете в свое время.

И вот еще что. При всем уважении к Сашеньке она слишком эмоциональна, выводы ее поспешны, а характеристики поверхностны.

Поэтому, не умаляя достоинств княгини, изложим-ка историю своими словами.

Глава вторая

Мигрень, проклятая мигрень. Всегда внезапна, и, кроме покоя и сна, ничто от нее не помогает. Как же обидно – Сашенька такую лекцию про Ораниенбаум заготовила. Но вместо лекции перепуганным детям пришлось обмахивать мать веером и выводить под руки подышать на станциях. Однако от яркого солнца мигрень лишь усиливается.

Что за станция такая? Петергоф? Слава богу, следующая Ораниенбаум.

Там, на конечной, обер-кондуктор услужливо поинтересовался: не вызвать ли карету «Скорой помощи»?

Нет, только не в больницу. От царящих в них запахов Сашенька помрет еще быстрей. Скорей-скорей на дачу, в постель. Но сперва надо получить багаж. Господи! Где взять сил? Однако старшие дети уверили, что управятся сами. Забегая вперед, скажем, что сделали они это блестяще, ничего не потеряв. Что удивительно – ведь при всей Сашенькиной дотошности еще ни один переезд не обошелся без потерь.

В буфете первого класса, куда гувернантка завела княгиню, оказалось многолюдно и шумно, оттуда пришлось уйти. Перейдя привокзальную площадь, зашли в аптеку, где Сашеньке предложили кушетку.

«Как хорошо, – подумала она, растянувшись. – Вот бы еще аптекарь заткнулся!»

Но тот коршуном кружил вокруг несчастной: то полотенце, смоченное уксусом, поднесет, то предложит растереть виски камфорной мазью, то примется навязывать шарики из корня какого-то китайского растения.

– Попробуйте, ваше сиятельство. Одна здешняя дачница тоже маялась подобным безобразием – как рукой сняло.

В сей миг Сашенькино темечко пронзила толстая игла, она вскрикнула.

– Попробуйте, – участливо повторил аптекарь.

Похоже, единственный способ заставить его замолчать – купить эти проклятые шарики из шеньженя, или как его там?

– Стоят сколько? – прохрипела княгиня.

– Нисколько. Вдруг не помогут?

Такой неожиданный подход к коммерции столь удивил Сашеньку, что она даже приоткрыла глаза и попыталась рассмотреть аптекаря. Турок? Армянин? Нет! Неужто еврей? Господи помилуй! Откуда в Петербургской губернии еврей? Их дальше Житомира не пускают – черта оседлости.