Мертвый час, стр. 54

– Ой ли, – покачал головой полицмейстер Плешко. – Ну-ка, посмотрим.

– Я сама, – оттолкнула его хозяйка дома.

Четыркина развязала веревку, развернула газету.

– Действительно, портреты, – разочарованно протянул Плешко.

Юлия Васильевна хотела тут же их убрать, но помешала Нина:

– Мама, дайте, давно их не видала. Заодно Александре Ильиничне покажу.

– Юлечка, принеси воды, что-то в горле пересохло, – попросил жену Глеб Тимофеевич.

Когда Четыркина вышла на кухню, он подошел к падчерице и заглянул через плечо:

– Ты эти фотопортреты Красовской показывала?

– А вам-то что?

– Экая ты грубиянка. – Глеб Тимофеевич ткнул пальцем в портрет, что сжимала Нина в руках. – Отец твой?

– Как вы догадливы.

– А это? – прервала спор Тарусова.

– Мамины родители и мамина сестра с мужем…

С чашкой воды из кухни вернулась Юлия Васильевна и, увидев, что супруг занят разглядыванием семейных портретов, возмутилась:

– Глеб! Нашел время картинки разглядывать. Давай вспоминай, где тебе облигации подкинули? Когда с Волобуевым поддавали, ты портфель из рук не выпускал? Чего молчишь?

– Думаю…

Глава семнадцатая

Сашеньку разбудил шум в саду – кто-то громко там ругался. Пришлось вставать и одеваться. Выйдя в сад, она поняла, что шум раздается от уборной, Герман Карлович распекает там барышень, Наталью Ивановну и Таню. Дочка спросонья позабыла, что газету после использования надо кидать в ведро, и бросила в дырку. Чтоб исправить досадное упущение, барышни стали кидать в нее камни, но проклятая бумаженция не хотела тонуть. За сим занятием и застал их хозяин дачи.

– Витите ветро? Я нарошно его поставил…

– Простите, Герман Карлович, больше не будем..

– А хто тостанет камен?

Барышни обреченно смотрели на грозного Мейнарда, не зная, что ответить.

– Я заплачу за это золотарям, – пришла на выручку Сашенька.

– Как-кое безобразие. Надо нак-казать.

– Согласна, – зевнула Сашенька. – Завтра их выпорю.

– Когта? – не понял шутки Мейнард. – Я буту убетится!

– Вы разве развратник, Герман Карлович? Девицы без панталон…

– Ошень карашо, – удовлетворился он. – Спокойной ночи!

Но, не пройдя и двух шагов, споткнулся.

– Тохлый кот, – сказал Герман Карлович и поднял за хвост безжизненного Обормота. – Нато закопат.

Сашенька с Таней кинулись к Мейнарду и вырвали трупик рыжего существа из равнодушных рук.

– Сердце бьется. Мама, сердце бьется!

– Паралич, – объяснил Герман Карлович. – Нато закопат!

– Идите спать, сами разберемся, – прогнала его Сашенька.

Обормота внесли в дом, положили на стол, стали осматривать. Он будто спал, но очень и очень крепко, попытки разбудить его ни к чему не привели.

– Может, и вправду, паралич? – предположила Таня.

– Я возьму его к себе в кровать, согрею. Вдруг отойдет? – с надеждой произнесла Сашенька.

«Можно ли жить, не повидав Нижнего Новгорода?» – задавался вопросом Теофиль Готье. Агент Петербургской сыскной полиции Фрелих ответил бы ему утвердительно. Однако начальство приказало ехать туда, а с ним разве поспоришь?

Ранним утром он выгрузился из курьерского поезда на дебаркадер Московского вокзала, с завистью прошел мимо синих вагонов [132], ведь ему по такой жаре пришлось трястись в желтом, вышел на привокзальную площадь, прикинул – не нанять ли извозчика, – но желание сэкономить куцые прогонные возобладало, и экономный Фрелих отправился в полицейское управление пешком.

И город его удивил. Такого вавилонского столпотворения сыскной агент не видел даже на масленичных гуляниях в столице. А Нижний, оказывается, тоже столица. Хотя бы на время знаменитой ярмарки. Шутка ли, пять миллионов человек на нее приезжают. Речь слышалась всякая, одежда, обувь, головные уборы и даже прически посланцев неведомых ему стран вызвали у него полнейшее изумление.

Дорога до Городского полицейского управления заняла всего пятнадцать минут. Внутри царила знакомая Фрелиху суета – младшие чины бегали вверх-вниз по лестницам-коридорам, старшие – непрерывно совещались в кабинетах. Агент отыскал приемную полицмейстера, представился его помощнику и принялся ждать. Приняли его относительно быстро, в два пополудни. Полицмейстер, не взглянув, указал на стул и углубился в прошение, которое собственноручно составил Крутилин.

– Как не вовремя, – дочитав, произнес он. – Вот бы после ярмарки. На ней личный состав занят круглосуточно. Который год испрашиваю в министерстве подмогу. И что? Присылают лишь вроде тебя, отвлекать понапрасну. Но Ивану Дмитриевичу отказать не могу. Так и быть, дам тебе человека. Извини, бестолкового, но, где театр, знает. До вечера управишься?

– Надеюсь.

«Бестолковый» оказался не столь бестолков, как считало начальство. Сразу заявил, что в театр сейчас ехать бесполезно, «аще отсыпаются актеришки», и предложил заскочить в адресный стол, выяснить, где они проживают. Оказалось, что в скромных номерах Молоткова на Гребешке. Туда прибыли аккурат к обеду и перед опросами подкрепились.

Кораллов, толстенький суетливый человечек с нездоровым румянцем, зачесанной лысиной и желтыми от табака зубами, был возмущен:

– Я все рассказал в Москве.

– А я из Петербурга, – весомо возразил Фрелих. – Придется заново…

– Какой абсурд. Ничегошеньки не знаю…

– Когда видели Красовскую в последний раз?

– На прощальном ужине в Озерках.

– А ее любовника?

– У Красовской его не было.

– Будет заливать, – не поверил «бестолковый». – Какая актрисулька без хахаля? Али страшненькой была?

– Молчать! Екатерина Захаровна была несравненной. Великой! Этуалью нашей труппы.

– Кем-кем? – аж привстал «бестолковый».

– «Этуаль» по-французски «звезда», – пояснил ему Кораллов.

– При чем тут звезда?

Антрепренер махнул на него рукой и наконец-то объяснил отсутствие у Красовской ухажера:

– Любовника не было, потому что замужем была.

– Но муж-то погиб, – напомнил антрепренеру Фрелих.

– Да-с! Ужасная трагедия, после которой Екатерина Захаровна, не снимая, носила плерезы. И никого к себе не подпускала. Даже с серьезными намерениями.

– А кто их имел? – зацепился за фразу Фрелих.

– Ну… – развел руками и почему-то опустил взор Кораллов.

– Вы?

– Представьте себе, да. Почему нет? Я холост, она вдова…

– Говоришь, не подпускала? – вскочил «бестолковый».

– По какому праву «тыкаете»? – возмутился Кораллов.

– Ты ее убил?

С трудом успокоив визжавшего Кораллова, Фрелих вывел напарника в коридор и прижал к стенке:

– Слушай сюда. Это мое расследование. Лучше помолчи. Я сам, что надо, спрошу.

Герой-любовник труппы Кораллова гордо представился Антуаном Эполетовым, хотя по паспорту значился Африканом Мацапурой.

– Любовник? У Красовской? Не смешите. Ей внуков давно было пора нянчить, а она Джульетт играла. Как-то ущипнул ее, ну в шутку, так по мордасам надавала…

– И за это ты ее убил? – опять не сдержался «бестолковый».

– Красовская – этуаль? Кораллов так сказал? – округлила голубенькие глазки девица Полькина, на юные упругости которой оба полицейских уставились прямо с порога. – Каков! Пользует меня, а Красовская, значит, этуаль. Ну я ему задам. Уже отыскали убийцу? Нет? Тогда подскажу.

Фрелих даже блокнот достал, чтоб записать.

– После гибели Мызникова, кстати, импозантный был мужчина, жаль, не просыхал, Красовской имение под Курском отошло. Кто его получит после нее, тот и убийца. Точно говорю. В романах всегда так.

Фрелих решил, что девица хоть и глупа, но мыслит правильно. Но записывать идейку не стал, в уверенности, что сию версию Иван Дмитриевич наверняка рассмотрел (сразу сообщим – не подтвердилась: наследник служил корнетом под Екатеринославлем и в момент убийства находился на маневрах).