Мертвый час, стр. 20

Глава шестая

– Где вы договорились встретиться с Ниной? – спросила княгиня старших, выйдя с ними на верхнюю палубу подышать морским воздухом.

Володя неистовствовал в каюте, прыгая как макака вверх-вниз по кроватям. Приглядывать за ним оставили Наталью Ивановну.

– Нина будет ожидать нас на пристани, – сообщил Женя.

Отлично, там Сашенька ей и выскажет. Сразу! Без просмотра представления, которое, несомненно, заготовила дерзкая барышня.

А может, все-таки его поглядеть? И сперва притвориться, что поверила? Пусть Нина успокоится, расслабится, и вот тогда-то Сашенька и поставит ее перед дилеммой: либо пусть раскрывает личность любовницы Урушадзе, либо княгиня доложит Юлии Васильевне о ее выходках.

Да! Так Сашенька и поступит.

– Не говорите Нине, что я знаю про ваш заговор, – велела она детям.

Те понуро кивнули. Спорить не стали, стыдно было…

До случайной встречи с Ильей Игнатьевичем дело Урушадзе интересовало Тарусову из одного любопытства, но теперь, когда выяснилось, что на кону большие деньги, княгиня решила заняться им всерьез. Сразу и новая версия появилась: а не инсценировал ли ограбление сам Волобуев? По словам Четыркиной, денег у графа нет, все вложил в некий проект, теперь понятно какой. А еще назанимал. Возможно, кредиторы стали нервничать, не исключено, что долгушей [75] пригрозили… Кража облигаций, несомненно, дала графу передышку – при таких обстоятельствах самый бесчувственный ростовщик согласится на отсрочку.

Завидев Тарусовых на палубе, Нина запрыгала, захлопала в ладоши, а когда те спустились, схватила Володю, обняла, по щекам даже слеза прокатилась:

– Милый! Любимый! Как я волновалась. Все щели осмотрела, все углы обежала. Всех-всех расспросила. Где ты был?

Володя ответить не успел.

– Мы тоже рады, Ниночка, что с тобой все в порядке, – поддержала ее игру Сашенька. – Но зачем ты сошла на берег?

– В поисках Володи. Одна дама сообщила, что видела мальчика в матроске, который сбежал вниз по сходням, громко рыдая, потому что потерялся. Я решила, что это Володя. Стала спрашивать матросов, которые проверяют билеты. Они отмахнулись, мол, не видели никакого мальчика. Но Володя ведь маленький, могли и не заметить, как шмыгнул мимо них. Потому и сошла, вдруг он к кассе вернулся? Но там его не оказалось. А обратно на пароход я не успела. Вот!

– И что дальше? Домой пошла?

– Нет, так на пристани и сидела. Пароходы встречала. Ведь не знала, на каком вернетесь.

– Почему домой не вернулась?

Нина покраснела и прикусила губу. Видимо, ответ на этот вопрос заранее не продумала.

Ан нет! Продумала! Просто ответ требовал смущения:

– Маман все утро прихорашивалась. Не хотела ей мешать, – сказала Нина Сашеньке на ушко, чтобы никто не слышал.

– Мешать чему? – ответила ей княгиня нарочито громко.

– Тише, неужто не понимаете? Я поехала в Кронштадт, Четыркин – на рыбалку, кухарка ушла на базар… Теперь понятно?

Сашенька в ярости чуть не сорвала с Нининой головы шляпку из английской соломки. Какая гадость, какая беспринципная изворотливость. Это ж надо – оклеветать родную мать.

– Не говорите ей, что знаете, – Нина молитвенно сложила ладошки. – Маман скрывает свой роман, ей будет неприятно, что я догадалась.

– Поговорим об этом позже, – отрезала княгиня.

Конечно же, Сашеньке хотелось высказаться здесь и сейчас. Но место для столь серьезного разговора было неподходящим – слишком людно. Привокзальная площадь летом стихийно превращалась в базарную – окрестные колонисты торговали здесь молоком и сметаной, мясом и овощами, ягодами и яблоками. Тут же продавали свой улов рыбаки.

Одна из их покупательниц, выбирая товар, вошла в такой раж, что перегородила Тарусовым путь:

– Что значит, не поймал? Ты ведь, козлиная борода, обещал, – укоряла баба в ситцевом фартуке парня в телогрейке и высоких сапогах.

– Темный ты человек, Маланья Сидоровна, хоть и кухарка. Разве сиги при восточном ветре клюют? Только при северном. А при восточном – одни ерши. На вон, посмотри, каких вытащил, – и рыбак сунул бабе оцинкованное ведерко с буковкой «М», жирно выведенной масляной краской на боку.

– На кой мне ерши, Дорофей? Чай, не кота, барина кормить с супругой. А еще к ним сегодня племянник пожалуют. Из Ревеля. Телеграмму отбил.

– Так ершики да в сметане – благодать, – попробовал переубедить кухарку Дорофей.

– Тьфу! – произнесла в ответ Маланья и окликнула другого рыбака. – Силантьич! Силантьич! У тебя-то сиги есть?

– Только для тебя, Маланьюшка, – крикнул тот.

– У него дороже, – в отчаянии схватил покупательницу за фартук Дорофей.

– Зато завсегда. А у тебя лишь при северном ветре.

Расстроенный Дорофей повернулся к Сашеньке, терпеливо дожидавшейся окончания перепалки:

– Барыня, купите, не пожалеете. Часа не прошло, как словил, – и обиженно ткнул пальцем в сторону Маланьи. – Обещала закупать тока у меня, если скидку хорошую дам. Я поверил. На второй же раз обманула.

Сашенька плохо разбиралась в рыбе, но даже ей было понятно, что плескавшиеся в ведре три ерша с окунем и вправду годились разве что коту.

– Нет, спаси…

Договорить она не успела, опять закричала Маланья:

– За кого меня принимаешь? Сам жри вчерашнюю рыбу.

Дорофей улыбнулся:

– Я же говорил, сиги лишь при северном.

Сашенькин взгляд внезапно уперся в аптеку.

Господи! Как она могла забыть? «Рассчитаетесь, если поможет». А ведь помогло.

– Зайдем-ка, – решила она.

Нина почему-то скривилась, а Володя вдруг заныл:

– Малины хочу.

– И я, – поддержала брата Татьяна.

Сашенька достала из ридикюля кошелек, вытащила несколько монеток и сунула их Наталье Ивановне.

– Купите им ягод. А я загляну в аптеку.

Кроме неоплаченного лекарства, мучил вопрос – как еврей умудрился открыть торговлю в Ораниенбауме?

Евреи, рассеянные по свету уже девятнадцать веков, в Российскую империю попали недавно, каких-то сто лет назад. До того въезд им сюда был строжайше запрещен. Народ-богоносец ненавидел соплеменников своего Бога столь истово, что даже Ветхий Завет на русский перевели не с иврита, а с греческого. При захвате польских городов Иван Грозный евреев топил, чуть позже более милосердный Алексей Михайлович просто выгонял их за пределы страны.

А в Польшу евреев со всей Европы пригласил король Казимир Третий Великий, правивший в XIV веке. Мудрый монарх спас их от погромов и костров инквизиции, приобретя взамен верных и трудолюбивых подданных, немало поспособствовавших процветанию его государства. Однако к концу XVIII века Речь Посполитая ослабла, и ее поделили соседи. Вот так и очутилась в Российской империи самая большая в мире еврейская диаспора. Утопить или прогнать жидов (тогда их так называли) Екатерина Вторая не могла. Чай, не XVI столетие! Однако дать те же права, что и остальным инородцам, побоялась – против евреев выступило не только духовенство, но и купечество.

Широка душа русская, не привыкла довольствоваться малым. Что за торговля, коли вложенный рубль двух не приносит? Еврейские же гешефтмахеры [76] за сумасшедшими прибылями не гнались, жили с оборота, потому торговали дешевле.

После долгих раздумий государыня просто-напросто запретила евреям пересекать старую границу с Польшей. Так появилась черта оседлости.

В правление внуков Екатерины положение евреев сильно ухудшилось. Александр Первый, дабы пресечь пьянство в малороссийских деревнях, виной которому, по его мнению, были евреи-шинкари, запретил иудеям проживать в сельской местности, а брат его Николай запретил им носить национальную одежду. Заодно отнял дарованную бабкой единственную привилегию – свободу от рекрутской повинности. Причем повелел призывать евреев не с двадцати лет, как русских, а с двенадцати.