Желтые глаза, стр. 18

Уверен. Она хотела. Невозможно, чтобы она оставалась безучастной возле такого пробуждения чувственности, порочной и быстрой дикости. Но почему мальчик ничего не хотел говорить о школе? Там наверняка был его сообщник, может, чуть старше Луи, худой, пылкий и довольный тем, что способен дать выход своей необузданности. Много дней подряд я представлял, как Луи раздевает девочку; не знаю почему, я был уверен, что она – итальянка или смуглая испанка; после уроков они забирались в прачечную и там, спрятавшись в тени от приемщика, от почтенных дам с первого этажа и уличных ребятишек, делали это. Иногда я воображал Луи с взрослым мужчиной, который курил и швырял свои брюки на грязную кровать. Я думал о его связи с Клер Муари, о ее смерти, о визитах, которые наносил нам пастор. Я размышлял о мучениях Клер. Любопытно, что эта женщина и Анна стали в моем воображении неразделимы и похожи оттого, что одинаково хотели Луи, добивались его благосклонности. Я желал Клер Муари издалека, чувствуя неловкость, потому что она была женой пастора, потому что у нее было несколько детей, потому что… Я ничего не знал об этом. Но желание осталось во мне, я продолжал представлять ее жесты и ее тело. Часами размышляя о ней, я приходил к тому, что начинал думать о Луи, как бы в угасании этой мертвой женщины. Я стал ее любовником по доверенности. Любовником? Глупец! Во мне сразу же рождалось сомнение. Я ничего не знал, я никогда ничего не узнаю о Клер Муари.

Второй раз я увидел мальчика во время грозы с градом, расколотившим стекла в кафе, где мы сидели после прогулки на машине. Гром еще грохотал в небе, молния освещала обетованную землю, земля тряслась и дрожала… В этот момент, когда расцеплялись элементы бытия, мне показалось, что между нами, мной и Луи, возникло некое подобие нежности, и я рискнул спросить его о Клер Муари. Луи сразу опустил глаза и не разжимал зубы до самого города. Я принял все меры предосторожности, я спрашивал мальчика, тоскует ли он… Напрасное занятие. В тот же вечер Анна сказала мне по телефону, что Луи больше не хочет меня видеть.

Что дурного я сделал? Это было слишком. Анна перегнула, лишив меня всего. Конечно, я намеренно спросил ребенка о Клер, нужно было вначале подготовить его, но разве Анна не могла понять мое нетерпение? Луи находился в ее распоряжении, она видела, как он дышит, трогала его, изучала. Я был уверен, что он все рассказал ей, что она все знала о связи Клер и Луи много месяцев подряд. Может быть, именно этим объясняется, почему ее голос в телефонной трубке был таким сухим и агрессивным. Она ревновала к Луи и Клер: умерев, Клер оказалась вне досягаемости, ее образ становился все более отчетливым и простым. Я не должен был его касаться. Спрашивать Луи о Клер Муари значило проникать в домен, который захватила Анна, я же попытался внести туда свои правила. Она простила бы мне все, что угодно – даже если бы я стал умолять ее и мальчика вернуться. Она, может быть, этого хотела или, скорее, хотела, чтобы Луи не был привязан к ее мирку. Патрик Вейсс был не в счет. Ни для нее, ни для меня. Важен был только Луи. Луи, который своей дикостью занимал всю территорию, существуя на ней в единственном числе.

Только он? Яд начал действовать. Меня охватили сомнения. Спрятавшись между двумя соседними домами, я пронаблюдал за их квартирой и узнал, что Патрик Вейсс довольно часто уезжает, причем иногда на несколько дней. В каждое из этих отсутствий Анна оставалась наедине с Луи, который, как только любовник Анны уезжал, переставал ходить в школу. Однажды утром я позвонил его классному руководителю, представившись другом его матери, и выяснил, что Луи не был в школе уже три дня. Ни мальчик, ни Анна не выходили из дома на улицу. Как они существовали, отрезанные от всех, от внешнего мира, захваченные головокружительным вихрем?

Свобода их отношений раздражала меня.

Она полностью загипнотизировала меня. Я не мог больше писать, жить так, как мне хотелось. Их образы сопровождали меня, их яд проникал в меня. Лишь ночные прогулки немного успокаивали меня: я блуждал, натыкаясь на беспокойных, неудовлетворенных людей, маньяков, таких же, как я сам, мучимых постыдными и сильными страстями. Я спускался вниз по улице, к Миланской площади, стараясь держаться в тени и был счастлив оттого, что по соседним улицам бродят темные силуэты, а некоторые из них еще можно различить в глубине площади и на склонах холма.

Как-то вечером, когда я гулял среди деревьев, мне показалось, что между двух кустов мелькнул силуэт Луи. Он сразу исчез. Тень скрылась. Разумеется, было невозможно, чтобы мальчик оказался там в такое время. Но воображение еще несколько дней внушало мне эту противоречивую мысль.

V

Действительно ли я видел Луи в тот вечер? Что он делал на Миланской площади? Я вновь прокручивал перед глазами появление тени, силуэта, его быстрое исчезновение за деревьями. Это точно был он, я уже не сомневался. Могла ли Анна подтвердить, что в тот вечер он выходил на улицу и бродил в тех злачных местах? Площадь и холм находятся по соседству с Уши, требуется лишь несколько минут, чтобы добраться от квартиры Анны до площади и незамеченным вернуться обратно. Челночный бег между домом и преисподней. Знала ли об этом Анна? Конечно. Могла ли она отрицать то, что это был именно Луи? А может быть, она сама подтолкнула его на эти похождения. Он должен был вернуться домой нервным, возбужденным, и когда она, улыбаясь, приблизилась к нему, ей, наверное, хватило одного лишь прикосновения пальцем, и он бросился на нее. Он вознаградил ее, она пользовалась им часами…

Как видим, все осложнилось, благодаря глупой случайности, инфернальному характеру Луи и той свободе, которую ему предоставляла Анна.

В полдень, когда я сидел дома, пытаясь работать, то есть открывал и закрывал тетради и спрашивал себя, не настало ли время пройтись, мне позвонила Анна, заявившая, что Луи стал «невозможен» и что она больше не способна «держать фасон».

– Он бьет меня, – призналась она.

– Да ну?

– Да. Он бьет меня. Когда Патрик здесь, он не решается. Но когда Патрик уехал на неделю в Базель… Вот и вчера. Ты не можешь обо всем знать. Я попыталась помешать ему выйти, он двинул мне. Ногой, кулаками. Подбил глаз и рассек бровь.

Бешеная лиса, да, пастор Муари был прав. Все начиналось сначала. Я тоже почувствовал, что Луи стал более жестоким, жестокость скрывалась под его внешней мягкостью и молчаливостью.

– Он ужасен, – продолжала Анна, – Впрочем, ты сам видел. Он шляется возле Миланской площади. Тебе-то кажется это нормальным, мой бедный Александр. Ты не изменился. Но Луи. Ему едва исполнилось четырнадцать, ты же понимаешь. Он исчезает, возвращается далеко за полночь…

– Наркотики? – спросил я глупо.

– Нет-нет. Ты прекрасно знаешь. Он целуется. Время от времени целуется с теми типами. Меня это бесит.

Да, именно так. С типами.

– Откуда ты знаешь, что с ними?

– Он сам мне говорит. Он этим хвастается, маленький негодяй. Ты не можешь знать, как это…

– А что еще он говорит?

– Ничего. Намеки. Или угрожает. Время от времени кое-что уточняет.

– Уточняет?

Я почувствовал, как воспламеняюсь. Господь любит меня. Дьявол показывал мне кончик уха. Поле игры открывалось для меня. Решительно, все шло к тому, чего и следовало ожидать. Игра и внимание свыше. Спасибо, Господи!

– Это отвратительно, – продолжала Анна. – Он ходит к старику.

– Старику? И что он там делает?

– Они… они мастурбируют.

Луи, окруженный запахом серы. Ликование.

– Откуда ты знаешь?

– Он сам сказал мне об этом.

– Но сколько ему лет, этому старику?

– Сорок семь.

– Сколько?

– Сорок семь лет.

– А чем он занимается?

– Инструктор департамента гимнастики.

– Он сумасшедший?

– Не совсем. Он говорит, что любит Луи. Он открыто об этом заявляет.

Бесконечная ностальгия ужалила меня в душу. Он его любит. Он говорит об этом. В конце концов, он смелый, порочный тип, а его любовь к мальчику… он может заявить, будто любит Луи. Получив то, чего заслуживали, мы оба, Анна и я, молчали.