Призрак Адора, стр. 21

Сэр Коривль вздрогнул и, клацнув зубами, захлопнул рот.

– Теперь вы оставайтесь здесь и, прошу вас, позаботьтесь о часах.

Убедившись, что взгляд и внимание его переместились на коллекцию, я подошёл к Бэнсону и сказал:

– Нужно быстро вынести в карету около трёхсот тысяч фунтов – в монетах и изделиях.

Бэнсону некогда было изумляться. Он кивнул и исчез. Я вышел в приёмную.

АННА-ЛУИЗА

Скажи, Луис, – спросил я, подойдя к окну. – У тебя есть мечта?

– О да, есть. Только это не мечта, а грёза.

– Вот как? В чём же разница?

– Мечта – достижима. Грёза – несбыточна.

– Любопытно, – я повернулся к нему. – У тебя есть мечта, но она несбыточна?

Он секунду помедлил, грустно улыбнулся и пояснил:

– Обычное, в общем-то, дело. Мечту зовут Анна-Луиза. Мы с детства, уже восемь лет, рядом. И хотели бы быть рядом всю жизнь. Но последние два года мы тратим силы на то, чтобы хоть как-то начать отвыкать друг от друга. Отец никогда не отдаст её за меня.

– Потому, что ты чилиец?

– Если бы. Он – разорившийся дворянин и мечтает поправить дела, выгодно пристроив её за богатого мужа. Он легко это сделает. Она непередаваемо мила. Она неземная.

– Потерявшийся ангел, – задумчиво проговорил я.

– Что?

– Так, это я кое-что вспомнил.

– Ну вот, а потом – я только джентри, а его дед был пэром Англии.

– Вот так значит, да?

Мелькнула во мне искристая мысль, но разговориться с ней я не успел, не дали. Тихий оклик, и шорох, и звяк – я оглянулся и увидел своих спутников. У их ног – шесть потёртых кожаных портфунтов [11].

– Робертсон, Готлиб. Возьмите мушкет на левое плечо, а в правую руку – портфунт. Бэнсон, выбери два полегче – нам с Луисом. Остальные – твои.

– Я еду с вами? – спросил Луис.

– Поедем, джентри. Мелькнула тут у меня одна мысль… Займёмся превращением. Такая хорошая возможность.

– Что превращать?

– Грёзу – в мечту. Или мечту – в реальность. И не смотри на меня дикими глазами. Сегодня – день роковых событий. Разве не чувствуешь?

Мы подняли ношу и двинулись в обратный путь по гулким, пустым коридорам. Нох пытался мне помогать, поддерживая сбоку мой портфунт, и смешно подпрыгивал, стараясь попасть в ритм шага.

Втиснувшись в карету, я вздохнул с таким облегчением, будто целый день махал молотом в кузне. Нох стащил было с себя парик, но я остановил его:

– Ещё не всё на сегодня. Побудь немного ещё казначеем.

Потом повернулся к Луису.

– Времени на разговоры и раздумья нет. Семья твоей девушки сейчас дома?

– Двенадцать часов. Ланч. Конечно, дома.

– Прекрасно. Отвези нас туда, останови за пару кварталов и ступай к ним в гости. Без всяких условностей, сделай вид торжественный и печальный, скажи, что пришёл попрощаться. Уезжаешь по делам государственной надобности на неизвестное время. Всё. Сумеешь? Сумей только это, а остальное – моя забота.

Нужно отдать Луису должное. Вот так следует поступать всегда: уж если верить человеку – то верить во всём, до конца. Он не стал выяснять, что я задумал, требовать гарантий и подсчитывать шансы. На секунду задумался, принял решение, а потом мне кивнул. Так кивнул, что этим сказано было всё. Затем полез головой в окошко и стал показывать Каталуке дорогу.

Он сошёл, предварительно показав нужный нам дом, и за те десять минут, что мы выжидали, я раскрыл спутникам свой план действий.

Карета подъехала и остановилась под окнами. Мелькнуло чьё-то изумлённое лицо, тут же исчезло, и на смену ему показались сразу несколько лиц – мужских и женских. Ещё бы, нечасто, наверное, увидишь королевский герб перед своим домом! Бэнсон вошёл в дом, прошёл в столовую, где за накрытым к ланчу столом сидела вся семья Анны-Луизы, молча осмотрел помещение и вышел, оставив двери открытыми. Едва он показался на пороге, как Готлиб и Робертсон, подхватив мушкеты, двинулись быстрым шагом. Войдя, они встали по обе стороны распахнутых дверей, сбросили мушкеты к ноге, и только после этого в столовую важно вошёл лорд тайной полиции.

Вошёл, невдалеке от двери встал, не снимая треуголки, окинул взглядом напряжённые, бледные лица. Луис сидит с краю, ближе всех ко мне. Дальше, наискосок и напротив – она. Она. Когда я позволил себе некоторым образом пошутить с Луисом, произнеся непонятное для него “потерявшийся ангел”, то сам не подозревал, насколько был прав. Лицо прекрасного человека. Вот это то слово. Не девочки, не ребёнка, не женщины. Человека. Как я тебя понимаю, Луис! Это – Друг. Настоящий, вечный, верный. Любимый на все времена. Такие лица встречаются иногда у наших английских женщин. Тот редкий тип, который помимо терпения и преданности несёт с собой чарующий мир красоты и уюта. Эвелин в юности. И волосы точно такие. Тяжёлые, тёмные. Нет, папаша. Я не позволю тебе выдать её за дворянчика с деньгами. Уж если сегодня бал небывалых чудес, то я на нём – церемониймейстер.

А папаша, сидевший во главе стола, приподнимался как раз со своего места, вслушиваясь в бормотание склонившегося к нему Бэнсона. Вот и хорошо. Есть возможность ещё раз взглянуть на ангела, не замечающего пока своей судьбы. Ну Луис, чилиец, пришелец! Как это получается, что на всей земле самые прекрасные из аристократок выбирают конкистадоров [12], пассионариев [13]? Огромные, карие, бархатные глаза. Скорбный рот. На щеках – две дорожки от слёз. Значит, Луис сообщил уже об отъезде. Может быть, поэтому его и пригласили к столу – раз уж неудобный друг дочери перестаёт быть опасным – почему бы не проявить снисходительность и доброту души напоследок! Как бы то ни было – а он за столом. Именно этого я и желал.

Тем временем её отец и Бэнсон появились из соседней комнаты, вынесли стул, поставили позади меня. Я кивнул, отправил треуголку в руки хозяина, снял и подал Бэнсону плащ. Непроизвольно охнул кто-то за столом: шевельнул восьмью щупальцами бриллиантовый осьминог. Потерпите, родные мои, судьба этих двух человечков стоит вашего страха.

Я утвердил трость между расставленных, с золотыми пряжками, туфель, дождался, когда Бэнсон проводит хозяина к его месту и кивнул:

– Представьте меня.

Бэнсон выпрямился, набрал в грудь воздуха и, вздёрнув подбородок, продекламировал:

– Лорд королевской тайной полиции.

За столом отчётливо послышался полувздох-полустон, звякнуло блюдце, и я поспешил заговорить.

– Разумеется, имя при такой должности не называется. Поэтому обращайтесь ко мне просто “милорд”.

И, поспешив одарить и ободрить женщин улыбкой, обратился к Луису:

– Что ж вы, молодой человек. Приходится разыскивать вас по всему городу. Беспокоить почтенных людей…

– О Луис, Луис! – с отчаянием прозвенел вдруг серебряный колокольчик. – Что же ты натворил?

Девушка встала со стула, прижала руки к груди, вонзила опалённый болью взгляд в моего случайного друга.

– Что это? – я изобразил озадаченность. – Молодой человек вам небезразличен, миледи?

Она не просто ответила. Она обошла стол, встала в двух шагах от меня и, зажимая бьющееся сердце, заговорила.

– Милорд… Умоляю вас, выслушайте меня, милорд!

(Ничего бы не пожалел я сейчас за возможность подать ей знак, за возможность уменьшить и развеять страдание влюблённой души. Но проклятая роль требовала равнодушия и покоя.)

– Мне было девять лет, когда я впервые увидела его. Наши родители были дружны, и мы виделись каждый день… Я звала его Лу, и он называл меня Лу… Он делал мне кораблики из скорлупок грецких орехов! Хотя нет, это не нужно… Послушайте, послушайте меня, милорд! Когда пришла пора становиться взрослой, я уже знала, что выбор супруга у меня крохотный: либо Лу, либо наш фамильный склеп. И он ко мне относится так же! Но мой милый отец… Мой отец – он считает, что лучший муж мне – это богатый дворянин. Для продолжения рода… И что-то там ещё… Мой прадед был пэром Англии! И отец… Он запретил нам видеться! А Лу… То есть Луис, он всё время хотел стать богатым, и прославиться, и получить титул… И конечно же, только поэтому он что-то натворил, верьте мне, милорд, он не преступник!