Остров Локк, стр. 49

– Глюзий, беги! – раздался захлёбывающийся, отчаянный крик нашего, со сломанной рукой.

Лысый человек сбил кричащего с ног и бросился к этому Глюзию. Тот, однако, громко топая, уже бежал прочь. Поравнявшись с опустившимся на колено Оллиройсом, лысый выхватил у него шпагу и, размахнувшись, запустил её остриём вперёд. Шпага, если вы понимаете, не метательное оружие: как ни бросай – вонзить трудно – тяжёлая рукоятка разворачивает её в воздухе. Но человек, как только метнул, сразу же повернулся и поспешил назад. Он был уверен, что попадёт! И да, когда он отвернулся, там, за его спиной, в темноте, раздался короткий и мертвенный вскрик. Глухо стукнуло упавшее тело.

Регент успел отползти к стене и там сидел, скрипя зубами и тяжело дыша. Человек подобрал свой меч, подошёл к нему.

– Ци Регент, вот и ты.

– Откуда ты знаешь меня?

– Я плакал, Ци, когда не успел в Гамбурге. Ты помнишь, там вы заползли в дом к ювелиру и всю ночь резали его большую семью – я смотрел следы, – резали не торопясь, развлекались. Потом, на корабле купца из Дании, я видел, что вы сделали с ним и с его дочерью. Она была ещё жива, и вас спасли всего лишь три или четыре минуты. Но двое ваших остались в доме ювелира, и одного я застал над девушкой. Потеряв троих, и каких троих, ты что-то почуял и, пряча следы, переметнулся сюда, в Индию. И теперь ты прячешь кинжал в уцелевшей руке, не прячь. Я видел уже твою мысль, когда ты о нём подумал. Ты лучше помолись, если не забыл, как это делать.

– Да кто же ты?!

(Я подошёл ближе.) Человек – он показался мне глубоким уже стариком, – наклонил свою бритую голову и тихо и внятно произнёс:

– Я – Мастер Альба.

Ужас пал на лицо бандита, даже при свете луны стало видно, как оно побелело. Из левой руки его выкатился и звякнул кинжал. Он закрыл глаза.

Человек встал на одно колено, наклонился, опёрся ладонью, проговорил:

– Прости, земля чистая, что обливаю тебя ядом.

Потом выпрямился, плоско развернул жёлтое лезвие к правому плечу, вспорол воздух вкруг по направлению к левому. Стукнула отсечённая голова, чёрными змейками метнулась на землю кровь. Слетела вместе с головой с шеи цепочка с надетым на неё небольшим ключом. Спаситель наш поднял её, стряхивая капли крови.

Мы медленно стянулись в кружок. Осмотрелись. На мне – ни царапины. У Бэнсона распухла и посинела рука, та, в которой был сундучок. У Робертсона – два пореза на кисти, один на лице, один – у колена. Оллиройс и Стоун ранены одинаково – под правую руку, в бок, но раны неглубокие – страшный левша спешил. Джейк мёртв. Маленькая треугольная дырка в груди, такая же сзади, в спине.

Застонал и привстал разбойник, обрушенный Бэнсоном. Я вскинул Крысу к плечу, оглянулся. Нет, не поднимется. Тихо стонали двое, пробитые пулями. Робертсон поковылял было к ним.

– Оставьте, – мягко произнёс человек в балахоне. – Серые Братья позаботятся о них.

Тут я заметил, что он с какой-то приветливой и тёплой улыбкой смотрит на меня и приближается. Но заговорил он не со мной.

– Здравствуй, Крыса! – сказал он, приложив руку к груди.

– Ого! – только и смог вымолвить я.

– Это ещё не “ого”, – ответил он. – Вот “ого”. – Человек протянул свой слегка надломленный под небольшим углом, ближе к конечной трети, полумеч-полуятаган, матово-золотистого, между коричневым и жёлтым, цвета.

– «Кобра».

– Что такое кобра? – переспросил я.

– Есть такая змея на Востоке. Когда-то, очень давно, наши клинки выковал мало кому известный мастер, из куска упавшего с неба железа. По моим подсчётам, Кобра и Крыса не встречали друг друга без малого триста лет.

– Триста лет?!

– Ну, кое-кого и ещё больше.

– Кого это кое-кого?

– Есть ещё Скорпион и Фаланга [51]. Синий и красный. Бродят, как видишь, по свету, хозяев меняют. Не знаю, почему «Сью» выбрала тебя.

– Сью?

– Так зовут твою Крысу. Кобра и Сью не любят друг друга. Их встреча – это знак. Шутка ли, мирные люди положили половину компании Цинногвера Регента! Не поверю!

– Почему Регента?

– Пел когда-то в церковном хоре. Но я не об этом.

Он мягко взял у меня клинок, опустил его остриём вниз, точно так же повернул свой и легко состукнул их друг о друга. Нежнейший, малиновый звон поплыл над молом. Бархатный, тоненький, мелодичный. Хрустальная амальгама. На золотистом клинке, в месте изгиба, у обуха, точно так же изогнутое, трепетало вытянутое тельце змеи. И та же странная, однобокая грань лезвия.

– Бритвенная заточка! – прошептал я.

– Приятно встретить понимающего человека,– тихо откликнулся держащий клинки.

А звон плыл и плыл, покрывая собой чёрные волны, и сломанные лезвия шпаг, и тела, и пятна крови. Как будто чистил собою то, что натворили здесь люди.

В это время на стене снова послышалась чья-то побежка, и вниз спрыгнули запыхавшиеся люди, взрослый и мальчик, в серых плащах с капюшонами. Взрослый подошёл, глянул на отсечённую голову.

– Просили же! – повернулся он к моему собеседнику.

– Времени нет – сопровождать вас, – виновато ответил тот. – А отпустить его с вами – убил бы всех. Это Ци.

– Ци?! Ты нашёл Ци?

– Не совсем я. Английские моряки помогли.

Спрыгнули ещё люди, взялись за тела, потащили. Замелькали серые капюшоны. В минуту всё опустело, лишь тело Джейка держали Дёдли и Робертсон.

Человек отступил на шаг, вернул мне клинок.

– До свидания, Сью! – сказал он.

– До свидания, Кобра! – откликнулся я. И тут, вспомнив подслушанное, созоровал, добавил: – До свидания, Мастер Альба!

Он улыбнулся, кивнул и сказал такое, отчего – клянусь – мурашки пошли по моей спине:

– До свидания, Томас Локк Лей!

И растворился в темноте, исчез, оставив с нами лишь одного в сером, который хотел осмотреть наши раны.

СЕРЫЙ ЛЕКАРЬ

Мы не сразу тронулись с мола. Слабость чугунным ядром легла в животе. Я сделал шаг, другой, опустился на колени, и меня стошнило. Поодаль так же перегнулся и замычал Бэнсон. Неслышно приблизился Серый Капюшон, взболтнул в руках склянку. Пискнула плотно притёртая пробка, склянка оказалась под моим носом, и оттуда ударил вдруг такой едкий, пронзительный запах, что волны мути пропали мгновенно и невозвратно. А Капюшон шмыгнул к Бэнсону и, когда тот вдруг отчаянно крякнул, я обессиленно улыбнулся.

Медленно, по очереди принимая тяжёлое тело Джейка, мы доковыляли до ожидающей нас шлюпки. Она была с “Африки”, и матросы, сидевшие в ней, были из её команды. Бережно уложив горькую ношу на носу, мы, пропустив мимо ушей пару тревожных вопросов, развернулись кормой к молу.

Решили плыть к “Африке” – чтобы незаметно от женщин привести себя в порядок и не пугать их смертью и кровью. Однако в разговор вмешался вдруг наш серый сопровождающий.

– Простите за неучтивость, добрые люди, – сказал он, привстав с сиденья, – но я должен спросить: речь идёт о женщинах, которые вам дороги? – И, получив наш утвердительный ответ, продолжил: – В таком случае непременно нужно плыть на тот корабль, на котором они находятся.

– Это ещё почему? – не вполне дружелюбно поинтересовался Бэнсон.

– По двум причинам, – мягко пояснил наш странный попутчик.– Во-первых, климат здесь скверный, раны могут воспалиться из-за пустяка. А уже одно только присутствие женщины сводит эту опасность на нет – это правило, это не мною замечено. Во-вторых, нехорошо отказывать женщинам в их извечном предназначении – целительстве и заботе. Вы не убережёте их от волнений. Вы их обидите.

О, в его мягких, почти заискивающих словах была сила! Я взглянул на Давида, на Бэнсона, мы кивнули друг другу.

– Кто там на румпеле [52]? – привстав, крикнул я. – Правь на “Дукат”!

– На румпеле Бариль! Правлю на “Дукат”!

– Ты здесь, Бариль? – слабым голосом спросил раненый Стоун. – Почему?