О чем знаешь сердцем (ЛП), стр. 33

– Это… настоящее волшебство. – Я легко касаюсь веслом воды. У меня кружится голова – и тому причина ночь, океан и сияние. И Колтон, ведь это он показал мне все эти волшебные вещи. Подарил их мне.

– Откуда ты столько знаешь о стольком? – спрашиваю я.

Колтон смеется.

– Вопрос с подвохом?

– Нет, я имею в виду…

Я кусаю губу, жалея о том, что нельзя забрать свой вопрос назад, потому что меня пугает то, что я имела в виду. Я чуть не спросила, каким образом он угадывает, что именно показывать мне или в какие места приводить. И почему эти места и вещи неожиданно оказываются для меня самыми нужными, самыми правильными. После смерти Трента я точно отошла от жизни на шаг, потому что поняла, какая она на самом деле хрупкая. Но Колтон… он с самой первой нашей встречи стал возвращать меня обратно в жизнь. Показывая мне прекрасную сторону ее хрупкости.

– Неважно, – говорю, помолчав. – Я сама не знаю, что имела в виду.

Издалека доносится приглушенное «бум», и я рада, что оно отвлекает внимание Колтона от меня.

– Начинается, – произносит он, задрав подбородок к небу. Я тоже поднимаю глаза и успеваю увидеть белый след, который вскоре взрывается яркими, мерцающими точками света, и они, словно гигантская люстра, полукругом повисают над океаном. Колтон снимает весло с колен. – Поплыли.

– С таким чудом в воде мне и никакой салют не нужен, – говорю я, продолжая кружить веслом. Мне, наверное, никогда не надоест смотреть на этот нежно-голубой свет.

– Сегодня Четвертое июля, салют нужен всем, – говорит Колтон. – Давай.

Он опускает весло в воду и отправляет нас плыть вперед. Я присоединяюсь к нему, только теперь держу глаза широко раскрытыми, чтобы впитать как можно больше всего, пока мы, оставляя за собой мягкое голубое свечение, движемся сквозь ночь и темноту навстречу гулким залпам и взрывающимся огням. Спустя несколько минут мы оказываемся так близко, что я улавливаю запах серы и чувствую, как взрывы салюта отдаются глубоко в груди. Люди, собравшиеся на пляже, радостно вскрикивают всякий раз, когда ночное небо, потрескивая, освещают красные, белые, голубые огни. Мы подплываем к пирсу еще ближе, и во всполохах цвета и света мне становится видно, как волны омывают его поросшие мидиями сваи. Вытащив весло из воды, Колтон укладывает его на днище каяка, я делаю то же самое и поворачиваюсь к нему.

– Так, – произносит он. – Хочешь смотреть на салют с самого лучшего места?

– Мы разве еще не на нем? – спрашиваю я, не отрывая глаза от неба.

– Почти. Погоди.

Еще одно «бум» отдается в моей груди, и я вздрагиваю, внезапно ощутив ночную прохладу. Каяк покачивается, Колтон бросает что-то за борт, и оно с брызгами и тяжелым бульканьем уходит под воду.

– Якорь, – поясняет он. – Чтобы нас не унесло.

Я киваю, а он наклоняется вперед и отстегивает от моего сиденья накладку. В темноте почти ничего не видно, но его руки знают, что делать.

– Положи ее себе в ноги, как подушку. Я послежу за балансом.

Я приподнимаюсь, чтобы вытащить из-под себя накладку, и кое-как укладываю ее себе в ноги, после чего Колтон протягивает мне три сложенных полотенца.

– Вот, – говорит он. – Постели на дно. А потом ложись на спину и клади ноги вот сюда, на середину. – Он похлопывает по плоской перегородке, которая разделяет наши сиденья.

– А ты?

– Я тоже сейчас лягу.

– Окей.

Какое-то время мы неловко барахтаемся, не зная, куда девать руки и ноги, ведь мы так близко, и каждый старается подвинуться так, чтобы другому было удобно. Я получше разглаживаю полотенца, а потом осторожно опускаюсь вниз, как он говорил.

Как только я заканчиваю, Колтон всего за секунду пересаживается сам и, медленно опустившись, вытягивает ноги на приподнятой секции рядом с моими. Каяк плавно покачивается на воде, пока мы лежим, задевая друг друга ногами, и, несмотря на прохладу ночного воздуха, по моим ногам поднимается жар.

– Вот теперь мы на самых лучших местах, – произносит Колтон. В алом сиянии, вспыхнувшем над нами, его лицо краснеет, как и мои пылающие щеки.

Мне требуется усилие, чтобы отвести от него взгляд, но все-таки я откидываюсь на спину и поднимаю глаза вверх. Высоко в небо выстреливает новый заряд, белый вертикальный штрих, и после задержки в долю секунды, когда я начинаю думать, что он погас, ослепительно-голубой свет взрывается над нами, а затем начинает мягко и медленно опадать перед тем, как рассеяться в воздухе вокруг нас.

Мы лежим, глядя, как салют взрывается и рассыпается на искры, и я чувствую грудью раскатистый грохот, чувствую жар его ног, переплетенных с моими, и с каждой проходящей секундой во мне нарастает и становится крепче что-то еще. То, что я не могла предсказать, а теперь не могу ни контролировать, ни объяснить. Притяжение, которому я больше не хочу – не могу – сопротивляться.

Лодка мягко качается, когда я сажусь, и я не удивлена, увидев, что Колтон уже там. Я знаю, он чувствует то же самое. Мы сидим безмолвно лицом к лицу в сиянии над и под нами. Столько света после столькой тьмы.

Он поднимает руку к моей щеке, пропускает сквозь пальцы мои волосы, а потом, едва касаясь, проводит большим пальцем по крошечному шраму на моей нижней губе.

И то, что я почувствовала, когда впервые увидела его, и наши миры столкнулись, стремительно возвращается вновь. Сквозь меня проносится дрожь. Я тянусь к теплу его ласки и, сделав судорожный вдох, подношу кончики пальцев к его груди.

– Куинн, я… – шепчет он, и шепот замирает у моего рта, когда пространство меж нами исчезает, и наши губы наконец соприкасаются. Тысячи фейерверков взрываются внутри меня, и я чувствую их и в нем тоже, в его губах, прильнувших к моим, в его ладонях в моих волосах и в том, как мы притянули друг друга ближе.

Все прочее отступает, и в этот момент, когда мы соприкасаемся, мы – это свет. 

Глава 23

Пока мы плывем в темноте обратно, я вижу перед собой одно: пересеченную мной черту. И я в смятении. Я все еще чувствую губы Колтона на своих губах, чувствую сильное и вместе с тем нежное желание, которым были пронизаны его прикосновения. Но, закрывая глаза, я вижу прежде всего его лицо в момент, каким оно было за секунду до нашего поцелуя. Открытым. Полным доверия. Не знающим о правде, вокруг которой я кружу так долго, что она начала превращаться в ложь.

Мы плывем в тишине – скорее напряженной, нежели уютной, и всю обратную дорогу я гадаю, чувствует ли это напряжение Колтон. И на берегу понимаю, что да. Он не произносит ни слова, только коротко улыбается мне, когда мы поднимаем каяк и уносим его, истекающего холодными каплями над нашими головами, к автобусу. Погрузив каяк, Колтон достает из рюкзака сухое полотенце и протягивает его мне.

– Вот, – говорит он. – Я буду… я дам тебе переодеться.

– Спасибо, – отвечаю, и он исчезает за автобусом.

Я остаюсь одна. Воздух на берегу отчего-то холоднее, чем на воде, и я, хоть и завернулась в полотенце, дрожу, пока трясущимися руками снимаю купальник и вожусь с платьем. Сквозь окно мне виден силуэт Колтона. Он стягивает через голову рашгард, собирается достать из кабины футболку, и я поспешно отворачиваюсь, стараясь сосредоточить внимание на пуговицах платья. Но когда с его стороны открывается дверца, я мельком вижу его в свете включившегося плафона – взъерошенные соленым бризом волосы, горящие от ночной прохлады щеки. Губы, которые были такими же солеными и прохладными на вкус, когда он меня целовал. Легкий трепет поднимается из центра моей груди и рассылает по всему телу волны тепла, пока дверца не захлопывается, и кабина вновь не погружается в темноту. Я делаю глубокий вдох. Выдыхаю протяжно и медленно. Выбора нет. Я должна рассказать ему все – особенно при тех чувствах, что я испытываю сейчас.