Янтарная комната (сборник), стр. 107

— Плохо здесь стало, — сказал я приемщику. — Совсем плохо. Надо подаваться куда-нибудь.

Отпрошусь у Бибера на север, на Птичьи острова, например. Там всё попривольнее. Бабушку Марту оставлю на попечении Агаты, она не откажется присмотреть. Подберу команду, — настоящих матросов. В самом деле, что? меня держит здесь? Свет клином сошелся, что ли, на этом городишке.

Размышляя об этом, я приводил в порядок бот. Агата сошла на берег навестить родственницу. Я собрался было плыть домой, когда на палубу вошел незнакомый человек, увешанный кожаными сумками.

— Я Джон Сомс. Здравствуйте, — выпалил он.

— Здравствуйте, — ответил я, с любопытством разглядывая его. Иностранец, а по-нашему говорит довольно сносно. В двух его сумках — фотографические аппараты, а в третьей — бинокль. Костюм просторный, даже мешковатый, как будто не надет, а наброшен на него, крахмальный воротничок закреплен концами на затылке, отчего кажется, что господин Сомс вытягивает шею из фарфоровой миски.

Он порылся в бумажнике, извлек карточку с золотыми уголками и протянул мне.

«Джон Арчибалд Марвин Сомс, Нью-Йорк», — вот что я прочел на карточке. Там было написано еще что-то, но я не понял.

— О’кей, — сказал я. — Что ж вы хотите?

По правде сказать, мне не очень-то понравились такие манеры — вламываться без приглашения на чужое судно и тыкать в нос карточками. Не мог мистер Сомс подождать меня на берегу!

Начал он с восторгов по поводу моего корабля. Какой ход! Всё восхитило иностранца, даже окраска корпуса, — того же цвета, что море. Корабль буквально сливается с волнами, делается невидимым. Чудо!

Затем Сомс пожелал узнать, к какой церкви я принадлежу. Я сказал. Тогда он спросил, откуда я родом.

— Да зачем же вам всё это нужно? — удивился я.

— О, просто любопытно. Вы знаменитый шкипер Ларсен. Мне очень любопытно. Вас хвалил мистер Скобе.

Что ж, пусть спрашивает, если так. Должно быть, репортер.

— Я из Сельдяной бухты, мистер, — сказал я.

— Прошу вас, не имеете ли сведений, бывали ли в Сельдяной бухте мормоны?

— Мормоны? Кто они такие?

— Это… это церковь.

— На эту тему лучше всего было бы побеседовать с бабушкой Мартой, с моей тещей. Послушайте, вот занятная история для вашей газеты.

И я рассказал ему, какую штуку выкинули у нас, когда нашу церковь построили и пригласили художника, чтобы расписать ее. Художник собирался изобразить двенадцать апостолов, как полагается. Так нет, женщины вмешались. Пускай будет одиннадцать. Не хотим Иуду-предателя! Пастор уговаривал их: всюду, мол, двенадцать. Нет, они стоят на своем: нам, мол, до других дела нет, а мы Иуду всё равно замажем. Все прихожане поддержали. Так что наша церковь, мистер, единственная в стране. Без Иуды. Жаль, она разрушена, а то стоило бы съездить.

— О, она очень… много разрушена?

— Фото для газеты не получится. Одна звонница едва держится. Колокол, правда, уцелел.

Но оказалось, что он вовсе не репортер, а секретарь знаменитого проповедника. И проповедник этот будет на днях здесь.

На прощанье мистер Сомс дал мне еще четвертушку картона, — на этот раз не визитную карточку, а билет на выступление преподобного Джемса Харта, назначенное в нашем городе на воскресенье. Он прибавил еще, что можно являться и без билетов, и сказал:

— Приходите обязательно. Вам будет интересно.

Странный какой-то: разыскал меня только для того, чтобы вручить билет на проповедь. И почему он знает, будет мне интересно или нет?

14

День рождения Пелле-почтальона прошел великолепно. Сам бургомистр прокатил его в своей машине.

Видели бы вы, что? это за машина! Темно-синяя, сверкает вся, внутри чего только нет, даже зажигалка и пепельница, но Арвид сам читает газеты и получше меня знает, сколько развелось любителей чужих машин. Так вот Пелле, подавая бургомистру почту, не удержался похвастаться очками — подарком Агаты по случаю дня рождения. Арвид велел ему подождать, допил кофе, посадил в свою машину и провез целый квартал по дороге к ратуше. Мало того, Арвид останавливал машину раза три и ждал, пока Пелле отнесет в дом письма и газеты.

Понятно, тотчас весь город узнал, как бургомистр поздравил почтальона.

Но вскоре на беднягу Пелле свалилась большая беда. Очки подвели его. А ведь я предупреждал: не следовало носить их, не посоветовавшись с врачом. Сэкономил Пелле десяток крон, а потерять может очень много. Не подходят ему эти очки. Глаза от них разболелись и зрение стало еще хуже. И на другое утро после дня рождения Пелле напутал — вручил письмо не тому, кому оно было адресовано.

Как назло, чужое письмо досталось не кому иному, как Стигу Лаурису. Конечно, будь он прежним боцманом Лаурисом, он, самое большое, поворчал бы на Пелле, и уж во всяком случае не стал бы затевать скандала. Но теперешний Лаурис, хозяин «Веселого лосося», не только прочел нотацию несчастному Пелле, но погрозился сообщить директору почты.

— Тогда конец, — сказал мне расстроенный Пелле. — Директор давно подозревает, что у меня неладно с глазами, хоть я и уверяю его, что вижу прекрасно. Как получит жалобу — сразу устроит мне проверку. И вон со службы.

Напрасно я старался успокоить его. Пелле, чуть не плача, твердил:

— Выгонят меня. Непременно выгонят.

— Да брось ты стонать, — сказал я. — Стиг забыл про тебя, я уверен.

Однако я вовсе не был уверен. Очень просто, и нажалуется. Нарочно нанесет визит на почту, будет возмущаться и всячески разыгрывать из себя важную персону.

— Выкинут вон и даже обрадуются, — упрямо молвил Пелле. — Возьмут другого, помоложе.

— Обратишься к Скобе, — сказал я.

Пелле помолчал. Он, наверно, вспомнил мягкие бархатные подушки в машине бургомистра. Но через минуту белесые брови Пелле сдвинулись, и он проговорил:

— Улле, наш бывший сторож, ходил в ратушу.

— Ну и что же?

— Скобе не принял его. Советник муниципалитета, — знаешь, горбун…

— Надо было к самому Скобе, — перебил я.

— Не пускали к нему. А советник отказал. Очень, мол, сожалею, но государство не может держать на работе инвалидов. Мол, у государства и так не хватает на всё. Улле набрался смелости и заявил, что за двадцатидвухлетнюю службу казна могла бы помочь ему полечиться. Так нет, видите ли, в казне на это нет ни одного эре. Положение в мире очень напряженное, начал объяснять горбун. Это значит — Россия хочет на нас напасть. Так они всегда говорят, чуть рабочий человек попросит поддержки.

Что я мог ответить Пелле? Я начал было о том, какая сложная штука политика и как трудно, не имея надлежащего образования, в ней разбираться. Но Пелле покачал своей лысой головой.

— Одно я скажу, Ларсен, — проговорил он, — в России человека не выбрасывают за ворота, как собаку. В России тебя лечат, если ты болен, и ничего не берут за это. Врач приходит к тебе и, если нужно, кладет тебя в больницу. И тебе дадут самые дорогие лекарства, чтобы тебя спасти.

— Самые дорогие? — удивился я. — Откуда ты знаешь, Пелле? Это Нильс рассказывает всякие чудеса про Россию, но на то он и красный.

— Нет, Рагнар. Мне сказал сын пастора Визелиуса — Конрад, который кончает в этом году университет. Он был в России.

Никогда я не видел почтальона Пелле таким взволнованным. Я не мог успокоить его, как ни пытался.

15

Мистер Арчибалд — нет, вылетела у меня из головы вереница имен этого чудака, увешанного сумками, — выбрал для выступления преподобного Харта сквер против «Веселого лосося». С вечера там застучали топоры. Не знаю, по какому праву, но Сомс довольно решительно хозяйничал в сквере. Скамейки на площадке, где гуляющие прежде кормили голубей, он передвинул, наставил еще скамеек, а на самом газоне воздвиг кафедру. Рядом с ней сколотили еще зачем-то арку с перекладиной, выкрасили белой краской и навешали разноцветных лампочек, хотя белые ночи еще не кончились. Видно, мормонам просто некуда девать деньги.