Прикосновение, стр. 105

На этом разговор завершился. Элизабет докурила, еле заметно усмехаясь, а Ли наблюдал за ней.

Александр что-то настойчиво втолковывал Суну.

Привычно разминая кисти, Руби посматривала на рояль. С возрастом пальцы утратили беглость, и по утрам их было не разогнуть. Александр и Сун оживленно беседовали и вряд ли поблагодарили бы Руби за музыкальное сопровождение в такой момент; Констанс по-старушечьи клевала носом над бокалом портвейна. Руби не оставалось ничего другого, как с любовью поглядывать на своего нефритового котенка. Он, в свою очередь, не сводил взгляда с Элизабет, а та слушала Александра и Суна, демонстрируя Ли безупречный профиль. Сердце Руби вдруг сделало резкий скачок – такой болезненный, что она невольно схватилась за грудь. О, это выражение глаз Ли! Неприкрытое вожделение, безумное стремление. Даже если бы он сейчас вскочил и начал срывать с Элизабет одежды, он не смог бы яснее выразить свои намерения. «Мой сын без памяти влюблен в Элизабет! Давно ли? Может, поэтому?..»

Веселым возгласом разбудив Констанс и прервав Александра и Суна, Руби вскочила и метнулась к роялю. Как ни странно, она ощутила прилив сил и вдохновения, чего с ней уже давно не случалось, и пальцы слушались прекрасно, но момент никак не подходил для Брамса, Бетховена или Шуберта. Шопен, минорный Шопен, трогательные пассажи и глиссандо которого так сочетаются с тоской в глазах ее сына. Неразделенная, мучительная любовь, влечение, которое, должно быть, испытывали Нарцисс, любуясь собственным отражением в пруду, и нимфа Эхо, наблюдающая за ним.

Завороженные Шопеном, они засиделись в гостиной, и Элизабет снова прикурила от поднесенной Ли спички. В два часа Александр приказал подать чай и сандвичи, а потом уговорил Суна остаться переночевать.

Ли и Руби Александр проводил до подъемника и сам привел в действие механизм, вместо того чтобы вызвать служителя.

В вагоне Руби взяла сына за руки.

– Сегодня ты была в ударе, мама. Как ты узнала, что я хочу послушать Шопена?

– Я видела, как ты смотрел на Элизабет, – призналась Руби. – Ты давно влюблен в нее?

Он задохнулся и с трудом перевел дыхание.

– А я и не подозревал, что выдал себя. Кто-нибудь еще заметил?

– Нет, мой нефритовый котенок. Никто, кроме меня.

– Значит, моя тайна останется тайной.

– Да, как будто ее никто не знает. Давно, Ли? Сколько уже?

– С семнадцати лет. Только я не сразу понял.

– Так вот почему ты до сих пор не женился. И рвался отсюда, пока наконец не сбежал. – Руби тихонько заплакала. – Ли, как же это все дерьмово!

– Это еще слабо сказано, – сухо отозвался он, доставая платок. – Возьми.

– Поэтому ты и вернулся?

– Чтобы снова увидеть ее.

– Надеялся, что все в прошлом?

– Нет, я знал, что спасения нет. Это сильнее меня.

– Жена Александра… Но какой же ты скрытный! Когда я обмолвилась, что он мог бы развестись с ней, ты и бровью не повел – напротив, поспешил мне возразить. – Она передернулась, словно от холода. – Тебе от нее никогда не спастись.

– Да. Она для меня дороже жизни.

Руби порывисто обняла его:

– О, Ли! Мой нефритовый котенок! Как бы я хотела помочь тебе!

– Это невозможно, мама. Пообещай, что ничего не станешь предпринимать.

– Обещаю, – прошептала она и разразилась воркующим смехом. – Смотри-ка, я испачкала твою рубашку губной помадой и румянами! В прачечной пойдут сплетни.

Он прижал ее к себе.

– Мамочка, дорогая, я ничуть не удивляюсь тому, что Александр тебя любит. Ты же как резиновый мячик – весело подскакиваешь в ответ на любой удар. Поверь, со мной ничего не случится.

– И ты останешься дома? Или снова сбежишь?

– Останусь. Я нужен Александру – это я понял, когда увидел папу. Он уже отдалился от дел и всецело отдался соблюдению китайских традиций и обычаев. Как бы я ни любил Элизабет, бросить Александра я не могу. Всем, что я имею, я обязан ему и тебе. – И Ли улыбнулся: – Вообрази, Элизабет курит!

– Да, ей не хватает чего-то этакого, что есть в табаке, но сигары для нее слишком крепки. Александр заказывает ей сигареты у Джексона в Лондоне. Знаешь, ей тяжело живется. У нее нет никого, кроме Долли.

– Она славная, мама?

– Очень, и такая умненькая! Долли, конечно, не Нелл, – скорее, как дочери Дьюи. Сообразительная, живая, миловидная, она наверняка получит изрядное образование – для девушки ее круга. И выйдет за достойного юношу – разумеется, с одобрения Александра, – и, может быть, подарит ему долгожданных наследников.

Глава 2

Прозрение

Возвращение Ли после стольких лет разлуки до глубины души потрясло Элизабет, которая уже и не мечтала когда-нибудь увидеться с ним вновь. Да, она сразу заметила, что муж явился домой в непривычно благодушном настроении, но приписала это удачной поездке и какой-нибудь новой затее, порожденной его плодовитым воображением. Элизабет даже хотела было полюбопытствовать, что еще он задумал, но не решилась. Александр сразу удалился в ванную смывать дорожную пыль, потом улегся вздремнуть, а когда проснулся, пора было переодеваться к ужину. Тем временем Элизабет накормила Долли ужином, выкупала ее, помогла надеть ночную рубашку и прочла сказку на ночь. Долли обожала сказки и обещала со временем стать страстной читательницей.

Девочка была милой и послушной, в самый раз для Элизабет – не вундеркиндом вроде Нелл, не умственно отсталой, как Анна. Ее волосы действительно потемнели, стали светло-русыми, но все так же вились крупными локонами, а в огромных глазах аквамаринового оттенка отражалась безмятежная душа. Ямочки на щечках обозначались при каждой улыбке, а улыбалась Долли непрестанно. Элизабет подарила ей котенка – в порядке опыта, чтобы посмотреть, как малышка будет обращаться со своим питомцем. Кастрированного котенка-мальчика, названного, однако, именем Сюзи, Долли полюбила и вскоре получила еще один подарок – кобелька Банти, тоже кастрированного, вислоухого и ласкового. Каждый вечер оба питомца укладывались вместе с Долли в постель, бок о бок с хозяйкой – к недовольству Нелл, которая настойчиво твердила о глистах, блохах и клещах. На это Элизабет возражала, что животных регулярно купают, что беспокоиться раньше времени не следует и что когда у Нелл будут свои дети, в стерильной обстановке она их вряд ли удержит.

Занимаясь воспитанием Долли, Элизабет немного оттаяла; она просто не могла оставаться сдержанной и отчужденной при виде перипетий детской жизни – от ушибов и порезов до смерти любимой канарейки. Иной раз приходилось смеяться, другой – скрывать слезы. Долли была поистине сокровищем для матери.

Она совсем не помнила Анну, бабушку называла мамой, Александра, смущенно, – папой, хотя Элизабет подозревала, что где-то в отдаленном уголке памяти девочки гнездятся воспоминания о первых годах жизни, проведенных с Анной. Долли выдавала себя, изредка узнавая Пиони, с которой встречалась крайне редко.

Самым досадным было то обстоятельство, что отправлять Долли в городскую школу не следовало ни в коем случае. Появись она там, кто-нибудь из мстительных, жестоких или просто неумных детей непременно рассказал бы ей о настоящей матери и неизвестном отце. Поэтому обучением внучки пока что занималась Элизабет. С семи лет было решено поручить ее заботам гувернантки. «Какими бы ни были наши дети и внуки, – думала Элизабет, – мы никогда не сможем отдать их в обычную школу. Трагедия. Даже Долли унаследовала клеймо Кинроссов, с толпой ей уже не слиться».

Мысли о настоящих родителях девочки не давали покоя Элизабет, она изводила себя вопросами, на которые не могли ответить Руби и Александр. В каком возрасте девочка уже будет способна перенести такое чудовищное потрясение? До половой зрелости или после? Здравый смысл подсказывал, что Долли перепугается в любом случае. А если не просто испугается? Если ложно истолкует объяснения взрослых? Ну как объяснить милой, доброй девчушке, что ее мать – помешанная, ставшая жертвой чудовища в облике мужчины? Тогда придется рассказывать и об ужасной смерти отца Долли, и о том, что Яшму повесили за это. Долгие ночи Элизабет обливала подушку слезами, вертелась с боку на бок, гадала и прикидывала, когда, где, как сообщить Долли то, что она должна узнать прежде, чем ее поставит в известность жестокий мир. Но Элизабет ничего не могла придумать и поэтому продолжала любить внучку, строить фундамент надежной и беззаветной любви, которая поддержит Долли в страшную минуту. И Александр, к счастью, заботился о внучке, проявляя больше терпения и общительности, чем с дочерьми, даже с Нелл. Нелл… Одинокая юная женщина, стойкая, смелая, иногда безжалостная. Мужчинам в ее жизни нет места! Если она не корпит над учебниками и не отражает язвительные шпильки преподавателей, то следит за тем, как ухаживают за Анной. Элизабет страдала, но сознавала, что Нелл в глубине души презирает ее за эти страдания. Быть Александром – одно дело, но женщине его судьбу не повторить. «О, Нелл, опомнись, найди свое счастье, пока не поздно!»