На острие луча, стр. 15

Увидев меня, Лавния вскинула брови и положила сверток на краешек книжной полки.

— Вы?! Что-нибудь случилось?

— Нет. Но сообщение для вас важное.

Она пригласила меня в кабинет Бейгера. Не знаю, как ухитрялся профессор работать за маленьким низеньким столиком, сидя на жиденьком стульчике. В углу стояла пустая проволочная корзина, а три стены занимали стеллажи с книгами. Я бегло пробежал глазами по их корешкам: энциклопедии, справочники, издания по физике, математике, медицине, солидные научные журналы.

— Не любит он комфорта, — как бы оправдываясь, сказала Лавния. — Ограничивает себя в удобствах. Так что у вас? Говорите.

— Очевидно, профессор Бейгер, как ваш супруг, потерян, — без предисловия сказал я.

— Как? Он погиб?

— Нет, мы спасем его. Он будет жить, будет работать. Сядьте, пожалуйста, я постараюсь вам все объяснить.

Я рассказал ей о своих предположениях, о подготовке к полету в космос за погоней изображений бумаг профессора и затронул часть раздела теории относительности о ходе времени в разных системах отсчета.

— Теперь вы понимаете? — закончил я.

— Боже! Неужели это единственный выход?

— Конечно, можно вести исследования, разрабатывать и пробовать на земле. На это уйдут годы, а то и вся жизнь. А где гарантия успеха? Ведь надо же создать точно такую аппаратуру, что сгорела в лаборатории Бейгера. Имеется прямой риск вообще ничего не добиться. А так я действую наверняка: пусть через тысячи лет, но возвращу профессора в наш мир.

Лавния сокрушенно покачала головой.

— Столько времени. Не выдержит он.

— Что вы! Он даже и не знает, где находится. Для него это миг. Он жив, хотя и не живет в нашем понимании. С какой мыслью он нырнул в четвертое измерение, с такой же мыслью и вынырнет оттуда и даже не заметит, что исчезал. Он просто как бы моргнет глазами. Сейчас его мысль растянулась, застыла на какой угодно срок, без нашего же вмешательства она застынет навечно.

Лавния сдавила пальцами виски и, казалось, не слышала меня. Наконец она стряхнула с себя оцепенение.

— Как страшно. Но я перенесу это. От судьбы никогда не уйдешь. Хорошо. Бейгер будет жить. Без нас. Мне остается только смириться.

— Хочу вам еще одно сказать. Пусть у вас совсем не гаснет надежда. Я в чудеса не верю, но где-то в подсознании у меня сидит мысль, что вы с Бейгером еще встретитесь. Не теряйте надежды. Все может измениться.

Я перевел взгляд на книги и увидел торчащий из звездного каталога уголок бумаги.

— Разрешите, — я взял каталог и, воспользовавшись бумагой как закладкой, раскрыл его. На сложенном вдвое листе была нарисована схема, напоминающая солнечную систему. Планет было двадцать шесть. Под центральным кружком с лучами было от руки написано «Ригель», а под девятым кружком, затушеванным карандашом, — «ПНЗ» и несколько букв с цифрами: "О2 25%, m 3,2x1020 , t 297°K, 26 час, 260 лет". Я сразу ухватил суть и протянул лист Лавнии.

— Вам эта схема знакома?

— Впервые вижу. Что она означает?

— Это почерк Бейгера?

— Да, рука, похоже, его.

— Поразительно, как он узнал эти данные. Видите, здесь изображена звезда Ригель. Это в созвездии Ориона. Световой луч от Земли до Солнца идет восемь минут, а чтобы добраться до Ригеля, ему потребуется шестьсот с лишним лет. Представляете, какая даль? Никакими телескопами, никакими измерениями, не то что у Ригеля, а даже у самой близкой звезды в созвездии Центавра планеты не обнаружены. Уж очень они далеки. А тут, смотрите, целая планетная система. Да какая богатая. Мало того, у этой девятой планеты, названной почему-то ПНЗ, есть важные характеристики. Кислорода в атмосфере 25%, масса меньше земной, средняя температура, очевидно, у поверхности, 297° по Кельвину, значит, плюс 24° по Цельсию, продолжительность суток 26 часов, период обращения планеты вокруг светила равен нашим 260 годам. Можно смело предположить, что на ней есть жизнь, может быть, даже разумная. Что вы на это скажете?

— Не знаю. Хотя постойте. Мне Бейгер как-то говорил про эту звезду, про Ригель. Будто она больше и горячее Солнца. Ну почему я такая бесталанная? Я не понимала, шутил он или говорил всерьез. Вообще-то он шутил редко и без улыбки. Про прекрасную планету говорил. Я ничего не понимала. Откуда у него что берется. Если б я знала… ах, если б я знала, что так случится. Когда вернется из больницы мой сын, я с ним вас познакомлю. Он должен что-то знать.

— Буду рад. Это новая загадка Бейгера. Полагаю, что между ней и его исчезновением существует какая-то связь. Может, по ходу дела кое-что выяснится. А пока ничего не меняется. Я готовлюсь к полету. До свидания, Лавния. Я буду вас навещать. А сына сразу же посылайте ко мне.

Глава шестая

Фиолетовый глаз. Вынужденное бегство. Младенец. Сказочный рост. На чердаке.

Загадочная планета ПНЗ овладела всем моим существом. Откуда Бейгер получил о ней такие подробные сведения? Почему именно эта планета интересовала его? Ответа ждать не от кого. Надеяться можно только на самого себя. Придется собственными глазами взглянуть на планету. А заодно выяснить, пусто ли межзвездное пространство. А вдруг потухших звезд больше, чем видимых. Мне все нужно знать, не в парк собрался, во всем надо самому удостовериться, чтоб трасса была чистенькой, без мусора.

От телескопа, конечно, толку нет. О, у меня же есть ядроскоп! Если бы у микроскопа поменять местами объектив и окуляр, то получилась бы подзорная труба. Следуя этой аналогии можно ядроскоп переоборудовать в космоскоп, те же волны тяготения, искупаемые небесными телами, преобразовать в видимый свет. И дыру в потолке делать не надо, поскольку для тяготения преград нет.

Я взялся за дело, но опростоволосился. Космоскоп давал такое невероятное увеличение, что не только планеты Ригеля, а даже самые отдаленные небесные объекты, находящиеся от нас на расстоянии миллиардов световых лет и улавливаемые разве что радиотелескопами, приближал к самому глазу. Поэтому разглядеть что-либо было невозможно, все сливалось в сплошную туманную массу разных цветов и оттенков. А меньшего увеличения добиться нельзя. Всему есть предел.

Я направил космоскоп в своего рода тоннель, свободный от небесных тел, и увидел — кто бы мог подумать — увидел… глаз, застывший, немигающий фиолетовый человеческий глаз. Я не оговорился, именно фиолетовый. Это меня настолько поразило, что я более часа, не отрываясь от окуляра, рассматривал его. За это время я несколько сот раз моргнул, а тот глаз ни разу. Но он не был мертв, он был влажен, в нем светился разум. Мало того, этот глаз показался мне знакомым, где-то я его видел, а вот где, хоть плачь, не помню.

Прямые, как пики, фиолетовые ресницы торчали из век в разные стороны и местами пересекались. Зрачок цвета чистого рубина, состоящий из мелких восьмигранных ячеек, так и вперился в меня. А потом будто сверкнула молния. Я почувствовал, что если сейчас не оторвусь от окуляра, то глаз меня загипнотизирует. Я сделал легкое усилие, но голова даже не шевельнулась. Я сильнее напряг мускулы. Ни с места. Оказывается, оторваться вообще невозможно. Я сделал еще одну попытку и напряг мускулы так, что вены вздулись и посинели, но глаз словно приковал меня к себе и не отпускал. Хорошо, что мозг не попал под его влияние.

— Квинт, оттащи меня от окуляра, — простонал я. Молчание.

— Квинт! Слышишь! — взревел я, чувствуя, что еще немного и сознание покинет меня.

Угораздило же его не вовремя выйти. Я вспомнил, как он говорил: «дай гляну», кажется, тормошил меня, да разве от глаза оторвешься? Вот Квинту и надоело ждать. Я опустил веки и решил не поднимать их, пока не придет Квинт. Но глаз точно приказывал: «Смотри на меня!», и не было сил не подчиниться ему. Я сжал веки, приложил все душевные и физические силы. Но куда там. Не подчиняясь мозгу, веки мои сами поднялись, и этот окаянный глаз снова вперился в меня. Я пробовал скосить глаза в сторону, пробовал закатить их, чего только не перепробовал, но толку не было. Глаз тянул к себе, звал, приказывал, угрожал.