На острие луча, стр. 1

От автора

Фантастика многолика, многогранна. Автор имеет право ставить своих героев в самые невероятные условия. И я воспользовался этим правом.

Герои повести Фил — человек одаренный сверх всякой меры. Он специалист во всех науках. С какими бы головоломными проблемами Фил ни сталкивался, он их легко решает и осуществляет грандиозные проекты.

Кто не знает барона Мюнхгаузена? Достопочтенный барон вытащил сам себя за волосы из болота. Фил не может этого сделать, но зато он может получить твердый свет и повернуть вспять ход биологических процессов своего организма. Фил имеет смелость оперировать точными цифрами и ссылаться на последние научные достижения. В этом его главное отличие от знаменитого враля. Тем не менее, родство их оспаривать невозможно.

Насколько мне удалось серьезные научные достижения сочетать со сказочными событиями — пусть судит читатель. И если читатель улыбнется, я буду рад. А если у него взыграет воображение и появится интерес к затронутым вопросам — буду рад вдвойне.

Глава первая

Когда я родился, счастливые родители дали мне такое имя, что я даже в раннем детстве стеснялся произносить его. Не знаю — в каком справочнике они его выкопали. Безусловно, согласиться с этим я не мог и всегда представлялся сокращенно, ФИЛ, одними инициалами. Казалось бы, сотрудники должны это понять и не вгонять человека в краску. Так нет же! Упорно ломают собственный язык, выговаривая имя, данное мне при рождении, и вообще почему-то считают меня пустозвоном. Это они вслух не стесняются сказать, а что про себя думают, можно только догадываться.

Мы не только научные работники, мы также и кладовщики, и лаборанты, и мастера-универсалы. Мы трудимся неплохо, добросовестно, лодырей нет, но я уже разочаровался: за стены учреждения пока ни один чертеж не вышел, ни один винтик не вылетел, ни одна мысль не выскочила. Мы не принесли пользы даже букашке, а уж о людях я помалкиваю. На редкость минус-продуктивное предприятие с оригинальной, но бестолковой вывеской: «Все из всего». Не нравится мне такая бесперспективная работа, и я уже понял, что рано или поздно уйду отсюда. Я даже своей должности толком не знаю. Несмотря на это, у меня есть свой начальник, такой худенький — не буду говорить плюгавенький, чтобы не обидеть его. Однако голова у него массивная и похожа на кокосовый орех. Зовут его Марлис. С мнением Марлиса считаются все, с моим — никто. А почему? Я не считаю свои проекты дерзновенными, идеи — сногсшибательными, а размах — колоссальным. Я не хвастун. Но что-нибудь новенькое у меня всегда в запасе есть. Беда в том, что мне не верят, все отворачиваются: «Ах, это неосуществимо! Чего не может быть, того не может быть, это бред, абсурд!».

А чем сами занимаются? И что мне поручают? Я только что отполировал молотой рыбьей чешуей подкову. Это называется научный эксперимент. Ко мне подошел Марлис, выхватил из рук подкову, покрутил ее, потер пальцем.

— Сколько времени убил?

— Около двадцати часов. Чешуя не годится.

— Попробуем высушенной, толченой змеиной кожей. А сейчас настоящая работа есть. Достали штучку тонны на четыре. Прямо с завода. Пошли, — и, не глядя, швырнул подкову в распахнутое окно.

Мы прошли в вестибюль, где стояла новая сверкающая свежей краской и поблескивающая стеклом приборов электронная вычислительная машина. Вокруг нее с отвертками, ключами и клещами бегали сотрудники. Пятеро из них чуть не рвали на части описание машины. Вооружившись монтировкой, Марлис сунул мне в руки зубило:

— Срубай тот колпак.

Ничего не поделаешь, надо подчиняться. Я ожесточенно рубил железо и твердил про себя: «Уйду, уйду».

Рядом со мной одухотворенно трудился недавно поступивший в учреждение юноша. Он, пожалуй, единственный относился ко мне с доверием. Никогда он не позволял себе никаких насмешек и осуждающе смотрел на сотрудников, когда те вдруг обрушивались, на меня.

— Поднажмем! Поживей! — призывал Марлис.

Мы поднажали, и к вечеру машина превратилась в кучу транзисторов, диодов, лампочек, проводов, кусков железа. Перед нами встала задача, как из этой огромной кучи сконструировать и построить другую вычислительную машину, которая была бы экономичнее и производительнее разобранной. Посовещались, поспорили и распределили обязанности. Мне поручили подумать, в какой цвет выкрасить будущую машину, замерить ее габариты и по ходу дела подтаскивать кому чего потребуется. Я пробовал возразить, но меня и слушать не стали. А Марлис утешил:

— Не всякому это доверят. Ответственное дело. Гордись!

Чаша терпения была полна. Еще одна капля, и я взорвусь. А пока стерпел. В последний раз.

Работали с энтузиазмом и скоро от большой кучи остались лишь две медные штанги, кромка панели, срубленный мною колпак и полмотка проволоки. Остальное все ушло в дело. Настроение у меня было мрачное. Я уже предвидел финал и, воспользовавшись правом выбора цвета, покрыл готовую уродливую машину черной матовой краской.

— Ну и вкус у тебя, — покачал головой Марлис.

Остальные только вызывающе улыбнулись. К машине подключили питание, испытали, и, убедившись, что она пожирает энергии в два раза больше разобранной, постановили не мешкая утащить ее в объемистый подвал, уже наполовину загруженный подобной продукцией. Никто не унывал. Как будто так и должно быть. Марлис даже повеселел, и смахнув верстака обрывки изоляционной ленты, с победоносным видом уселся на него. Хорош пример для подчиненных.

Зазвонил телефон. Начальник «второй» снял трубку и, послушав, прикрыл микрофон ладонью.

— Это Бейгер. Спрашивает точное время. Говорит, все часы вышли из строя.

Марлис вскочил.

— Подожди. Я сам побегу и предложу ему свои ручные часы. Бейгеру без них нельзя.

Он быстро-быстро засеменил к дверям. Замечу, что профессор Бейгер — человек со странностями. Конопатый, вечно в меховой шапчонке, он до невозможности серьезный, такой серьезный, что не умеет шутить и радоваться. Лишь раз я видел его слабую усмешку, это когда Марлис в глубоком раздумье вместо своего затылка почесал затылок подвернувшейся уборщицы и у него тут же родилась какая-то идея. Профессор — человек необщительный. К нему не подступишься. Все знали, что у него могучий, цепкий ум и что он работает над изобретением экстра-класса. А вот над каким именно — никто не знал. Даже директор. Лишь я один смутно догадывался о работе Бейгера по нечаянно оброненным скупым словам его, по смятым выброшенным эскизам, в общем, по разным мелочам. Необходимые узлы и детали изготовляли по его заказу в нашей мастерской. Бумаги свои он хранил в личном сейфе, с ключом от которого никогда не расставался.

Вот с ним бы я наверняка отлично сработался, но подружиться, да что там, даже поговорить и то не мог. Скала, а не человек. Ему верят, его ценят, создают все условия для работы. А мне? Как беспризорник в чужой квартире — всем мешаю. Только и слышу: «Куда полез? Не трогай! Тебя не спрашивают». Тяжело. Профессора даже за глаза зовут уважаемый да почитаемый, а меня в глаза пустозвоном. За что, спрашивается? Может, я ничуть не глупее его. Может, пустозвон-то не я, а они все.

Венулся Марлис и торжественно поднял руку, показывая рубцеватый след от браслета часов.

— Взял! И даже спасибо сказал. По-древнегречески.

— По древне? — переспросил Кнехт, помощник Марлиса.

— По древне.

Это слово зацепило всех, и зашел разговор о минувших столетиях. Побывали в каменном веке, заглянули в Вавилон и остановились на второй Пунической войне.

— Да, — сказал Марлис, поглаживая соленоид, — интересно все это. Не пожалел бы своей индийской вазы, чтобы взглянуть, как великий Ганнибал переправлялся через Рону. Но, — он сморщил нос, — человечество никогда не увидит свое прошлое, м-да… О нем можно судить лишь косвенно по археологическим находкам, да по сохранившимся документам.