Непримкнувший, стр. 78

Из Пекина на юг и обратно

Пройдут ли комбайны по полям Китая? Почему Мао подверг ревизии марксизм. Как проходила аграрная реформа. У могилы Сун Ятсена. Китайцы в Ашхабаде: чесуча и фокус со змеей. Стол Хрущева и министр безопасности А. Серов. Шверник и Фурцева на шанхайской танцплощадке. Тапочки для Будды. «Если бы кантонцы не ели змей…» Янцзы вышла из берегов.

Рано утром мы покинули Пекин и на автомашинах взяли курс на Тяньцзинь, лежащий на берегах реки Хайхэ, недалеко от впадения её в Желтое море. В эту пору прокладывалась 120-километровая дорога Пекин — Тяньцзинь. Но была забетонирована лишь одна сторона дороги, и мы пробирались сквозь пыль и грязь. По дороге — интенсивное движение разномастных машин, велосипедистов, навьюченных верблюдов, повозок, запряженных лошадьми, мулами или ослами.

Пекинская равнина для глаза — это мозаика полей, огородов, садов, рощ, водоемов. Растительный мир представляют тополя, акации, липы, клены, дубы, а местами, в бывших поместьях, владениях храмов и монастырей — даже кедры и кипарисы. По берегам рек, озер, искусственных водоемов пестрят многочисленные деревни, состоящие порой из нескольких фанз, поселки кустарей и ремесленников, городки. Вид деревень и поселков — бедный. Глинобитные или деревянно-земляные дома; черепичные крыши встречаются очень редко. На фоне этих убогих жилищ возвышаются богатые и часто роскошные усадьбы помещиков, величественные храмы и монастыри, загородные особняки.

Обширная Пекинская равнина — это прежде всего зона интенсивного сельскохозяйственного производства. Куда ни кинешь взгляд, всюду поля: рисовые, пшеничные, соевые, кукурузные, гаоляновые, овсяные, ячменные, хлопковые. Шестисотмиллионное население, при ограниченности земельных ресурсов, властно обязывает использовать каждый вершок земли для производства продуктов питания. Неиспользованных земель нет. Мы видели сверхкарликовые земельные участки, и каждый такой буквально однометровый участок обработан и ухожен с величайшей тщательностью. Засеваются и вершины холмов, и склоны, и бугры. Чтобы получить от такого поля продукт, надо вложить много тяжкого труда — расчистить холм от камней, провести нивелировку террас, создать примитивные сооружения (черпалки, желоба и т.д.) для подъема воды из ближайшего пруда и распределения её по участку, удобрить посевы горшками навоза, тщательно собираемого даже на проезжих дорогах (где проходит скот), многократно прокультивировать руками каждый росток. Но это делается, ибо каждая добытая горсть зерна нужна для выживания. И не только зерна. У китайцев в ходу выражение: «Мы едим всё, что растет, ходит, плавает, ползает, летает».

В Китае, может быть, острее, чем во многих других странах мира ощущаешь, что земля — это величайшая ценность, основа жизни. Ценою сверхчеловеческих усилий каждый лоскут земли отвоевывается у буйных рек, болотных топей, оврагов, на склонах гор, в пустынях. Совсем недавно главным орудием здесь служили ветхозаветные мотыга и соха, теперь на смену им приходит железный плуг, а в госхозах и передовых кооперативах — плуг на конной тяге, комбайны и другие первоклассные машины. Но в энергетических ресурсах китайской деревни главное место занимает живое тягло: мул, корова, лошадь, а в Гуандуне буйвол. Большинство же операций так и выполняется руками.

Руками же собираются всюду фекалии и всё, что может обогатить почву; руками в эту почву они и вносятся; руками сажают в увлажненное поле каждый пророщеный росток риса. Руками поливают неудобные для самотечного орошения участки. И почти все операции по уборке риса, чая, арахиса, сахарного тростника, джута, рами, табака и бананов. Поэтому в каждом цыбике китайского чая, в каждом килограмме риса заложено гораздо больше живого труда, чем в странах, где земледелие переведено на индустриальную основу.

Комплексная механизация сельского хозяйства Китая высвободит гигантские трудовые ресурсы, которые можно будет обратить на использование необъятных богатств, таящихся в недрах китайской земли. Другим мощным резервом грядущей индустриализации Китая является многочисленный слой кустарей и ремесленников, обитающих в каждой деревне и добывающих себе скудное пропитание всякими поделками.

Непременный компонент сельского ландшафта Китая — бесконечные могильные памятники. Испокон веков в Китае хоронят усопших на своей земле: бедные крестьяне тут же на усадьбе или на клочке поля; богатые горожане — в пригородах, на семейном кладбище. Коммунальных кладбищ в Китае чрезвычайно мало. Поэтому пригородные земли и поля покрыты, как оспой, могильными холмиками, оградами и надгробиями, которые поддерживаются и множатся из поколения в поколение.

Глядя на это сверхпарцеллярное хозяйство, на эту заоспленную могильниками землю, я думал: да, трудненько придется китайским друзьям, когда встанет вопрос об индустриализации сельского хозяйства, о пуске на поля мощных тракторов, широкозахватных сеялок, современных «степных кораблей» — комбайнов. Где тут развернуться такой технике?

А ведь эти вопросы встанут в скором времени. Они уже, собственно, поставлены победоносной народной революцией, которая должна преобразовать производство и быт сотен миллионов крестьян.

В Китае 86 процентов населения страны — сельское, в подавляющем большинстве — крестьянство. История китайского крестьянства — это века каторжного труда, массовых голодовок и вымирания от стихийных бедствий, истощения и болезней.

В гоминьдановском Китае 3/4 всей обрабатываемой земли принадлежало помещикам и кулакам. Среди крестьян 70 процентов составляли батраки и бедняки и 20 процентов — середняки. Подавляющее большинство безземельных крестьян и крестьян, владевших крошечным наделом, вынуждены были арендовать землю у помещиков и богатых соседей на кабальных условиях. Сельскохозяйственная техника в таких хозяйствах (мотыга, плуг личжан, цапка и др.) и ирригационные сооружения оставались на уровне техники рабовладельческого строя. От испепеляющих всё засух, губительных наводнений и массовых голодовок из года в год умирали миллионы, а в иные годы и десятки миллионов крестьян. Должно быть, именно такого рода факты побудили Мао Цзэдуна подвергнуть ревизии основы марксистско-ленинской теории социалистической революции. Краеугольный камень этой теории — учение о диктатуре пролетариата, об условиях победы социалистической революции и построении социалистического общества. Из всех классов буржуазного общества только рабочий класс является последовательно и до конца революционным классом. Он свободен от пут частной собственности. Крестьянство же является естественным и прочным союзником рабочего класса, без руководящей роли рабочего класса крестьянство не может осуществить победоносную революцию.

Мао Цзэдун отверг эти основополагающие положения марксизма-ленинизма. В популярной форме эти свои новые положения Мао изложил, в частности, в своей известной беседе с французским писателем Андре Мальро, ставшим в 1959 году министром культуры у де Голля. Эта беседа состоялась в Пекине 3 июля 1965 года. В процессе беседы Мао сказал примерно следующее:

— Сталин ничего не понимал в крестьянах. Захват власти крестьянами возможен.

На вопрос А. Мальро, как зародилась эта уверенность, Мао ответил:

— Эта уверенность не возникла у меня, а существовала всегда.

Дальше Мао пояснил, почему он всегда считал, что крестьянство Китая более революционно, чем рабочий класс:

— Когда-то я пережил большой голод в Чанша… В радиусе трех километров от моей деревни на некоторых деревьях совсем не оставалось коры на высоте до четырех метров: голодающие съели кору. Из людей, которые вынуждены есть кору, мы могли сделать лучших бойцов, чем из шанхайских шоферов или даже из кули.

Бессмысленно путать ваших кулаков с бедняками из слаборазвитых стран. Нет никакого абстрактного марксизма; существует конкретный марксизм, приспособленный к конкретной действительности в Китае, к деревьям, голым, как люди, потому что люди съедают их кору.