Песнь Сюзанны, стр. 82
«Сюзанна! Сюзанна, дочь Дэна!»
«Да, Миа».
«Я согласилась стать смертной».
«Ты так говорила».
И Миа определенно выглядела в Федике смертной. Смертной и глубоко беременной.
«Однако, я упустила многое из того, что и является привлекательным в короткой жизни. Не так ли? — горе, переполнявшее голос, рвало душу; удивление раздирало ее еще сильнее. — И у тебя нет времени рассказать мне об этом. Во всяком случае, сейчас».
«Поедем куда-нибудь еще, — предложила Сюзанна, без особой надежды. — Остановим такси, поедем в больницу. Родим его вместе, Миа. Может, даже сможем вместе рас…»
«Если я поеду куда-то еще, он умрет, и мы вместе с ним, — говорила она со стопроцентной уверенностью. — А я должна его родить. Меня лишили всего, кроме моего малого, и я его рожу. Но… Сюзанна… прежде чем мы войдем… ты говорила о своей матери…»
«Я солгала. В Оксфорде была я. Ложь проще попытки объяснить путешествия во времени и существование параллельных миров».
«Покажи мне правду. Покажи мне свою мать. Покажи, прошу тебя!»
Времени просчитать все последствия этой просьбы у Сюзанны не было. Она могла или согласиться, или резко отказать. Сюзанна выбрала первый вариант.
«Смотри», — коротко ответила она.
13
В стране Память время всегда настоящее. Там есть Ненайденная дверь (о, потерянная) и когда Сюзанна нашла ее и открыла, Миа увидела женщину с черными, зачесанными назад волосами и удивительными серыми глазами. Блузку женщины у шеи украшает камея. Он сидит за кухонным столом, это женщина, и ее навечно освещают падающие в окно солнечные лучи. В этом воспоминании часы всегда показывают девять минут третьего октябрьского дня 1946 года. Большая война закончилась, по радио поет Ирен Дей, на кухне стоит запах имбирной коврижки.
— Одетта, подойди и посиди со мной, — говорит женщина, ее мать. — Съешь что-нибудь сладенькое. Ты хорошо выглядишь, девочка.
И она улыбается. О, ушедший, унесенный ветром скорби призрак возвращается вновь!
14
Прозаично, однако, скажете вы, можете так сказать. Юная девушка возвращается домой из школы, с портфелем учебников в одной руке, с мешком с физкультурной формой в другой. На ней белая блузка, плиссированная юбка из шотландки, гольфы с бантами по бокам, оранжево черные, в цветах школы. Ее мать, сидящая за столом, поднимет голову, смотрит на нее, предлагает кусок только что испеченной имбирной коврижки. И этот лишь единственный момент из миллиона ему подобных, единственное мельчайшее событие, из которых соткана жизнь. Но от этого видения у Миа перехватывает дыхание (ты хорошо выглядишь, девочка). И в конце ты можешь стать женщиной, сидящей у стола под подающими в окно солнечными лучами. Ты можешь стать той, кто смотрит на ребенка, храбро выплывающего из гавани детства. Ты можешь стать ветром, надувающим паруса своего ребенка. Ты. «Одетта, подойди и посиди со мной». Дыхание Миа начало со свистом выходить из груди. «Съешь что-нибудь сладенькое». Ее глаза затуманились, улыбающийся поросенок на навесе сначала раздвоился, потом учетверился. «Ты хорошо выглядишь, девочка». Какой-то отрезок времени лучше, чем никакого. Даже пять лет, а может, и три, лучше, чем отсутствие времени. Она не умела читать, не была ни в больше-чем-доме, ни в никаком доме, но с таким математическим расчетом могла справиться без проблем: три — лучше, чем ничего. Даже один лучше, чем ничего. Ох… Ох, но… Миа думала о мальчике с голубыми глазами, входящим в дверь, которого она находила, а не теряла. Она думала о том, как скажет ему: «Ты хорошо выглядишь, сынок!» Миа расплакалась. «Что я наделала?» — ужасный вопрос. "А что я могла сделать вместо того, что сделала? — еще ужаснее. О, Дискордия!
15
Сюзанна получила единственный шанс что-либо предпринять, пока Миа стояла у ступенек, ведущих к ее судьбе. Она сунула руку в карман джинсов, нащупала черепашку, skolpadda. Ее коричневые пальцы, отделенные от белого бедра Миа только тонким слоем материи, сомкнулись на черепашке. Сюзанна вытащила ее и бросила в ливневую канаву. Из ее руки на колени ка. А потом Сюзанну вознесли на три ступеньки к двойным дверям «Дикси-Пиг».
16
Внутри царил сумрак, и поначалу Миа не видела ничего, кроме мутных красно-оранжевых огней. Электрических факелов, вроде тех, что еще освещали некоторые залы замка Дискордия. С запахом, однако, все было ясно и, несмотря на новую схватку, желудок встретил запах жареной свинины голодным урчанием, требуя, что его накормили. Да и малой хотел есть.
«Это не свинина, Миа», — пыталась вразумить ее Сюзанна, но Миа никак не прореагировала.
Как только двери за Миа закрылись, у каждой стоял человек или человекоподобное существо, видимость заметно улучшилась. Она попала в длинный, узкий обеденный зал. Она видела белоснежные скатерти и салфетки. На каждом столике стоял оранжевый подсвечник с зажженной свечой. Огоньки поблескивали, напоминая лисьи глаза. Пол при входе выложили черным мрамором, но от стойки метрдотеля его прикрывал темно-красный ковер.
За стойкой стоял сэй лет шестидесяти, с зачесанными назад седыми волосами и узким, довольно-таки хищным лицом. Лицом он мог сойти за интеллигентного человека, но такую одежду, ярко-желтый пиджак спортивного покроя, красная рубашка и черный галстук, мог носить только продавец подержанных автомобилей или азартный игрок, гастролирующий по небольшим городам и потрошащий местных лохов. По центру лба пламенела красная дыра диаметром с дюйм, словно в него стреляли с близкого расстояния. Кровь заливала дыру до краев, но на бледную кожу не выплескивалась.
За столиками обеденного зала сидело порядка пятидесяти мужчин и в половину меньше женщин. По большей части в таких же кричащих нарядах, как и седовласый джентльмен. Большие перстни сверкали на мясистых пальцах, бриллиантовые серьги отражали оранжевый свет электрических факелов.
Впрочем, некоторые одевались куда скромнее: меньшинство отдавало предпочтение простым белым рубашкам и джинсам. Этих господ отличали бледность кожи и настороженный, внимательный взгляд, радужные оболочки превратились в узкие ободки, все остальное место занимали огромные зрачки. Их тела окружал очень слабый, иногда пропадающий синий ореол. Миа эти бледные, в синем ореоле существа казались куда более человечными, чем «низкие люди», мужчины или женщины. Они были вампирами, для того, чтобы это понять, Миа не требовалось увидеть заостренные клыки, которые обнажались при улыбке, но все равно, в сравнении с подручными Сейра они выглядели более человечными. Возможно, потому, что раньше были людьми. Что же касалось остальных…
«Их лица — маски, — отмечала она с нарастающим отвращением. — Под масками Волков скрывались электронные люди, роботы, а что скрывается под этими?»
В обеденном зале царила мертвая тишина, но откуда-то, и место это определенно находилось неподалеку, долетали обрывки разговоров, смех, звон стаканов, скрип столовых приборов о тарелки. Что-то полилось, вино или вода, предположила Миа, после чего последовал громкий взрыв хохота.
Мужчина и женщина, из «низких людей», он — в смокинге с лацканами из шотландки и красном бархатном галстуке-бабочке, она — в серебристом вечернем платье без бретелек, оба толстые до безобразия, повернулись (с написанным на лицах недовольством) на эти звуки. Их источник, судя по всему, находился за роскошным гобеленом, изображающим рыцарей, ужинающих со своими дамами. Когда толстяки поворачивались, Миа видела, как их щеки словно отслоились, а под ними на мгновение мелькнуло что-то красное и волосатое.
«Сюзанна, это была их кожа? — спросила Миа. — Святой Боже, у них такая кожа?»
Сюзанна не ответила, даже не сочла нужным сказать: «Я же тебе говорила» или «Разве я тебя не предупреждала?» Для раздражения время ушло (как, впрочем, и для других эмоций), и Сюзанна искренне жалела женщину, которая привела ее сюда. Да, Миа лгала и предавала; да, пыталась сделать все, чтобы Эдди и Роланд погибли. Но разве у нее был выбор? Сюзанна вдруг поняла, не без горечи, что теперь она может дать точное определение ка-мей: человек, которому дана надежда, но не право выбора.