Танец с огнем, стр. 46
– Не устаю удивляться тебе, Майкл. Нашел время и место для ощущения классовой солидарности, – вздохнула Анна Львовна, и глубины зеркал затуманились на миг сочувственной тенью. – Действительно как ребенок, ей-богу. Я должна напоминать тебе, что ты взрослый человек, глава семейства, владелец двух фабрик? Пора бы тебе уже самому понять, что трактир «Дохлая лошадь» остался далеко в твоем прошлом… Поверь, это необходимо, потому что, как говорят в России, нельзя долго сидеть на двух стульях сразу. Если не предпринять решительного разделения в своей голове, то очень трудно поступать по совести и долженствованию в самой жизни. Взять хоть этих твоих революционеров…
– Ты как всегда права, darling! – Майкл притянул к себе обнаженную руку жены и звучно чмокнул ее чуть повыше локтя. Анна Львовна едва заметно поморщилась. – Ты говорила с самого начала, а я не слушал тебя. Теперь они мне надоели!
– Ebbene, grazie a Dio! (Ну, слава Богу – итал.) Но… что же случилось? Расскажи мне!
Брак Анны Осоргиной и Майкла Таккера был союзом очень разных, почти несовместимых на первый взгляд людей. Но он был основан на доверии и откровенности, и от этого весьма выигрывал. Инициатором такого положения вещей был Майкл. Он был упрям и неизменно поступал по-своему, но считал важным мнение супруги по самым разным поводам и всегда внимательно его выслушивал. Анну Львовну, по природе скрытную, подвигло на соглашение обыкновенное любопытство. Жизнь мужа не ограничивалась домом и семьей и была куда разнообразнее, чем ее собственная. В результате достигнутых договоренностей супруги рассказывали друг другу даже весьма рискованные вещи. Например, Майкл знал все о страстных письмах, которые когда-то писал его жене юный Максимилиан Лиховцев, пылко и платонически влюбленный в Анну Львовну. А Энни, в свою очередь, была в курсе того, что еще со времен московского восстания фабрикант Майкл Таккер дает деньги на революцию группе левых эсеров. Как ни странно, но он даже разделял некоторые пункты эсеровской партийной программы. Например, Таккеру, который лично входил во все мелочи производства на своей фабрике, казалось правильным, чтобы земля принадлежала тем, кто ее обрабатывает, а не помещикам, круглогодично живущим в Петербурге, а то и в Париже. Кроме того, Майклу очень нравилась русская поговорка «на то и щука в озере, чтобы карась не дремал». Роль жирного карася он отводил себе, прочей буржуазии и всей государственной махине Российской империи, которая казалась ему слишком неповоротливой и нуждающейся в реформах. А роль мелких хищных щук принадлежала всяким революционным группировкам, попутно будоражащим сонные народные массы.
– Они совсем мышей не ловят – так Глэдис говорила по-русски! К тому же я прочел в нелегальном листке, что чуть не самые их главные… верхушка – работала одновременно и на террор и на полицию. Получала деньги и там, и там… Провокаторы. Вот так фокус! Мне это просто… I’m bored! (скучно – англ.)!
– Майкл, откуда у тебя нелегальные газеты?
– Вот сложность! – Таккер наморщил короткий нос. – Да их у меня на фабрике агитаторы распространяют, а может быть, даже прямо в подвале и печатают!
– Майкл, я не устаю тебе удивляться. Ты как будто играешь в лошадки! Террористы «не ловят мышей» – то есть не взрывают и не убивают. Тебе это скучно. А если у тебя на фабрике найдут подпольную типографию – неужели ты не понимаешь, чем это грозит тебе, всем нам?! Ты подумал хотя бы о том, что папочка – член Городского Совета, а мы живем в одном доме и фактически одной семьей? Его репутация…
– Энни, дорогая, прости, но я, пожалуй, не смогу объяснить тебе… С одной стороны, это слишком по-английски. С другой – об этом, наверное, мог бы хорошо сказать русский писатель…
– Ты, конечно, далеко не русский писатель, но все же попробуй. Вдруг получится? – с ноткой язвительности предложила Анна Львовна.
– Но разве ты не видишь – ведь все это действительно игра! Да, иногда она пахнет порохом или кровью, иногда ветрами дальних странствий, опиумом, пряностями, колониями, рабством, освободительной борьбой, иногда книжной пылью или философской заумью и еще черт знает чем… но при этом она все равно остается игрой взрослых мальчишек! Англичан, особенно из высших классов, с детства учат понимать это и соответственно относиться к происходящему окрест. А русские и еще немцы почему-то все воспринимают очень серьезно и, услышав хоть одно из кодовых слов, сразу поднимают глаза к потолку и перестают видеть окружающий мир… Даже милейший и умнейший Лев Петрович…
– Интересно, Майкл, – с подозрением спросила Анна Львовна. – Если все это, по-твоему, всего лишь игра, то почему в нее не играют девочки и женщины?
– Вы тоже играете, – улыбнулся Таккер. – Но у вашей игры другие правила. Вы можете дать жизнь новому человеку, и потом прямо держать ее в руках, кормить, направлять. Вам для этого в сущности ничего не нужно. Мальчишки, чтобы не умереть от зависти к вам, вырастая, отнимают жизнь у себе подобных. Им кажется, что этим они становятся вровень с вашей игрой… Но это только phantom, иллюзия! Хотя есть закономерность: чем примитивнее существо, тем меньше оно играет…
– Майкл, мне кажется, чтобы только меня успокоить, ты говоришь какую-то ерунду…
– Well, you see! (Вот видишь! – англ.) – искренне огорчился фабрикант. – Я так и думал, что не сумею объяснить… Но вот хорошая новость: я уже сказал тебе, что больше не буду играть с революционерами в одну игру. Завтра вечером я как раз встречусь с одним из них в кофейне Филиппова и скажу ему, что денег больше не будет.
– Майкл, а это не опасно? – взволновалась Энни. – Они не могут…
– Не бойся, darling, это моя игра, я знаю ее правила и вовсе не собираюсь ссориться с ними. У меня уже заготовлено объяснение. Все будет хорошо… И… я думаю, что вечером тебе действительно стоит заглянуть к Камишеньке.
– Разумеется, я так и сделаю. Боюсь, что ваша с Любочкой «припрыжка» аукнется бедняжке как минимум бессонной ночью…
Снова вздохнули зеркала, и хрусталь прозвенел строго в соль-миноре, как камертон в оркестре итальянской оперы.
Глава 14,
в которой сообщаются некоторые статистические сведения о Петербурге, Люша устраивает своего брата в психиатрическую лечебницу и пишет Арабажину о петербургском модерне, а Адам Кауфман принимает решение жениться.
– Здесь, в Петербурге – всё. Все, что устремлено в будущее. Все, что связано с надеждой не просто на рост (этого нынче и в Москве довольно), но – на развитие. Говорят: Петербург – нечеловеческий город. Глупости! Все наоборот. Единственно человеческий в нашей империи. Москва – живой организм, куча церквей и деревянных домишек, живет, растет, питается сама по себе и сама в себе, как колония каких-нибудь кишечно-полостных или термитов. Петербург – это органон, творение истинно человеческого разума. Изначально упорядоченная и умопостигаемая человеком структура. Понимаете? Птичье чириканье весной в лесу и симфония Баха. Вот это Москва и Петербург.
– Я, быть может, предпочла бы чириканье, – подумав, заметила Люша и медленно, с явным удовольствием, слизнула с муфты несколько ажурных снежинок.
При виде ее розового язычка, прицельно охотящегося на снежинки в голубоватом беличьем меху, Адам почему-то вздрогнул всем телом и резко сказал:
– Ерунда! Любовь Николаевна, вы не сможете теперь убедить меня, что я должен причислить вас к кишечно-полостным. Поймите же: Петербург – мозг нашей цивилизации. В самом прямом смысле. Преподаватели, ученые, врачи, адвокаты, педагоги, литераторы, философы, журналисты составляют около 12 % населения столицы – 200 тысяч человек. Это не считая студентов, которых еще около 70 тысяч. Эта умственная сила, как дрожжи в тесте, стремительно пускает в рост, поднимает все остальное. За 5 лет производительность основных отраслей промышленности увеличилась вдвое. Растет экспорт зерна, что, в свою очередь, способствует притоку капитала как в промышленность, так и в сельское хозяйство. На Путиловском заводе в год производится продукции на 17,5 миллиона рублей. Там работают 14 тысяч человек. На Металлическом заводе производят паровые турбины, на заводе Нобеля – двигатели для трансмиссий, компрессоров и электростанций, на заводе Лесснера – паровые котлы, холодильные машины, мины, снаряды, торпеды. Текстильное производство составляет 1/5 часть всего объема промышленности города: Невская ниточная и Российская бумагопрядильная мануфактуры, Невская бумагопрядильня. Прибавьте огромный порт – на Гутуевском острове длина причальной линии составила почти 6 километров. Во время навигации там швартуется до 5,5 тысячи судов. А общий грузооборот составляет 5,6 миллиона тонн в год…