Доктор Сон, стр. 33

Капля воды или капля яда?

Это змея или шланг?

Кто знает, мой дорогой Ром? Кто знает?

Оно шипит на него, и страх подскакивает к самому горлу из учащенно бьющегося сердца. Так шипят гремучие змеи.

А потом наконечник шланга-змеи скатывается с брезентовых колец и с глухим стуком падает на устланный ковром пол. Снова шипение, и Дэнни понимает, что должен отступить назад, прежде чем латунная голова рванется к нему и укусит, но он словно примерз к месту, а шипение продолжается…

– Проснись, Дэнни! – доносится откуда-то голос Тони. – Проснись, проснись!

Но только он не может проснуться, как не в силах пошевелиться, ведь это «Оверлук», они заперты в снежном плену, и все изменилось. Шланги превращаются в змей, мертвые женщины открывают глаза, а его отец… о Боже милосердный, МЫ ДОЛЖНЫ ВЫБРАТЬСЯ ОТСЮДА, ПОТОМУ ЧТО МОЙ ОТЕЦ СХОДИТ С УМА.

А гремучая змея шипит. Шипит. Ши…

2

Дэн действительно слышал завывание ветра, но не из «Оверлука». Нет, этот звук доносился из-за стен башенки Ривингтона. Он слышал, как снег хлестал в северное окно, словно в него кидали мелкие горсти песка. И слышал хрипы и шипение, исходившие из старого домофона.

Отбросив оба одеяла, Дэн спустил ноги на пол и поморщился, когда они коснулись холодных досок. Стараясь ступать только на кончики пальцев, он пересек комнату. Включил лампу на письменном столе, выдохнул. Пара не было, но даже при работавшем обогревателе, чья спираль мерцала тусклым красным светом, температура в его жилище не превышала сорока пяти градусов [10].

Снова хрипы и шипение домофона.

Он нажал кнопку «Ответ» и сказал:

– Я вас слушаю. Кто там?

– Клодетта. Похоже, для тебя есть работа, док.

– Миссис Винник? – Он почти не сомневался, что речь идет о ней, и, значит, придется надевать куртку, потому что Вера Винник обитала во втором корпусе хосписа, а в крытом переходе между главным зданием и Ривингтоном-2 было холодно, как у ведьмы за поясом. Или за пазухой. Или где там еще. Уже почти неделю жизнь Веры висела на волоске. Она впала в кому, дыхание то учащалось, то становилось едва заметным, а сейчас выдалась одна из тех ночей, которые самые слабые выбирали для того, чтобы тихо уйти. Обычно часа в четыре утра. Он посмотрел на будильник – только 3.20. Достаточно близко.

Но Клодетта Албертсон удивила его:

– Нет, это мистер Хейес. Прямо под тобой. На втором этаже.

– Ты уверена? – Только вчера после обеда Дэн играл с Чарли Хейесом в шашки, и для человека, страдающего острой миелоидной лейкемией, он был как огурчик.

– Я – нет. Но у него Аззи. А ты сам говоришь…

Да, он сам говорил, что Аззи никогда не ошибается, и к подобному заключению его привел шестилетний опыт. Азрил свободно разгуливал по всем трем корпусам, составлявшим комплекс Дома Хелен Ривингтон, проводя большую часть послеполуденного времени свернувшись на диване в комнате отдыха, хотя часто любил разлечься на одном из игровых столов поверх чьей-нибудь не собранной до конца головоломки, издали напоминая небрежно брошенный меховой воротник. Все обитатели дома любили кота (и если кто-то и проявлял неудовольствие от присутствия в доме животного, сам Дэн никогда подобных жалоб не слышал), и Аззи отвечал им такой же любовью, порой принимавшей, правда, весьма необычные формы. Иногда он запрыгивал на колени полумертвого старца… но делал это легко, чтобы не причинить беспокойства или не поцарапать. А это само по себе было удивительно, ведь весил Аззи добрых двенадцать фунтов.

Если не считать послеобеденного сна, Аз редко задерживался надолго в одном месте: ему всегда было куда пойти, кого навестить, всегда находились дела, которые требовали его участия. («Этот котяра та еще штучка », – говорила Клодетта.) Его часто видели в спа, где он вылизывал себе лапки и грелся. Или он растягивался на неподвижном беговом тренажере в оздоровительном спортзале, или сидел на брошенной каталке, уставившись куда-то в пространство, глядя то, что доступно только кошачьему зрению. Иногда его замечали крадущимся по задней лужайке с прижатыми к голове ушами – олицетворение кошачьего хищника. Но если ему удавалось поймать птичку или бурундука, он неизменно уносил их в соседние дворы или к городскому общественному центру и только там расправлялся с добычей.

Комната отдыха оставалась открытой круглые сутки, но Аззи почти не заглядывал туда после выключения телевизора и ухода людей. Зато стоило вечеру смениться ночью, когда пульс жизни в Ривингтоне заметно замедлялся, как Аззи проявлял активность и начинал патрулировать коридоры подобно часовому. В приглушенном свете вы могли вообще не заметить его, пока он вдруг не возникал рядом, – неброская мышиная окраска помогала ему полностью растворяться в тени.

Он никогда не заходил в комнаты постояльцев, если только один из них не должен был умереть.

В таком случае он либо проскальзывал внутрь (если дверь была открыта), либо садился у порога, обернув хвостом задние лапы, и ненавязчиво, вежливо мяукал, чтобы его впустили. И когда его впускали, он запрыгивал на постель гостя (все обитатели хосписа неизменно именовались постояльцами или гостями, но никогда – пациентами), устраивался поудобнее и мурлыкал. Если избранный человек не спал, то обычно начинал поглаживать кота. На памяти Дэна не было ни одного случая, чтобы хоть кто-то потребовал убрать животное из комнаты. Кажется, все понимали, что он пришел с важной и дружественной миссией.

– Кто у нас сегодня дежурный врач для срочных вызовов? – спросил Дэн.

– Ты, – молниеносно ответила Клодетта.

– Не дури. Ты отлично знаешь, что я имею в виду настоящего врача.

– Эмерсон, но только когда я позвонила ему в приемную, секретарша велела мне не дурить. Все от Берлина до Манчестера занесено снегом. Она сказала, что даже снегоуборочные машины дожидаются наступления утра.

– Ладно, – ответил Дэн. – Я спущусь через минуту.

3

Проработав в хосписе какое-то время, Дэн понял, что система деления общества на классы существовала даже для умирающих. Помещения для гостей в основном корпусе были просторнее и стоили дороже, чем палаты в Ривингтоне-1 и Ривингтоне-2. В викторианском особняке, где когда-то жила и писала свою романтическую чушь Хелен Ривингтон, комнаты называли апартаментами, которые носили имена знаменитых людей, прославивших Нью-Гэмпшир. Апартаменты Чарли Хейеса назвали в честь Алана Шепарда. Чтобы попасть туда, Дэн должен был миновать небольшой альков у подножия лестницы, где стояли торговые автоматы и несколько пластмассовых стульев. В одном из них сейчас сидел Фред Карлинг, который жевал крекеры с арахисовым маслом и мусолил старый номер журнала «Популярная механика». Карлинг был одним из трех санитаров ночной смены, длившейся с полуночи до восьми утра. Двое других дважды в месяц переходили на дневную смену. В отличие от Карлинга. Этот мускулистый бездельник говорил, что он «сова», и избегал лишних движений. Судя по татуировкам на могучих предплечьях, в прошлом он был байкером.

– Вы только гляньте, кто к нам пришел, – затянул Карлинг обычную песню. – Наш маленький умник Дэнни. Или ты на секретном задании?

Дэн еще не совсем проснулся и не был расположен выслушивать дурацкие шуточки.

– Что с Хейесом?

– Не знаю. Только у него сидит кот, а это обычно означает, что постоялец скоро откинется.

– Никаких кровотечений?

Здоровяк пожал плечами:

– Покапало немного из носа. Я потом бросил окровавленные полотенца в чумной мешок, как и положено. Он в прачечной «А», если захочешь взглянуть.

Дэна так и подмывало спросить, как кровотечение, для остановки которого потребовалось больше одного полотенца, можно охарактеризовать словом «покапало», но он решил не тратить время и нервы. Карлинг был бесчувственным чурбаном, и как ему удалось устроиться на работу в хоспис – пусть даже в ночную смену, когда гости в основном спали или старались никого не беспокоить, – оставалось для Дэна загадкой. Он подозревал, что здесь не обошлось без чьей-то протекции. Но так уж устроен этот мир. Его отец воспользовался тем же способом, чтобы устроиться зимним смотрителем в отель «Оверлук». Быть может, это и не доказывало напрямую, что трудоустройство по знакомству всегда вредит делу, но косвенно подтверждало сей тезис.