Юлий Цезарь, стр. 4
СЦЕНА 2
Площадь.
Трубы. Входят Цезарь , Антоний , который должен участвовать в беге; Кальпурния , Порция , Деций , Цицерон , Брут , Кассий и Каска ; за ними большая толпа , и среди нее прорицатель .
Кальпурния!
Молчанье! Цезарь говорит.
Музыка смолкает.
Кальпурния!
Мой господин!
Когда начнет Антоний бег священный,
Встань прямо на пути его. — Антоний!
Великий Цезарь?
Не позабудь коснуться в быстром беге
Кальпурнии; ведь старцы говорят,
Что от священного прикосновенья
Бесплодие проходит.
Не забуду.
Исполню все, что Цезарь повелит.
Ступайте и свершите все обряды.
Музыка.
Цезарь!
Кто звал меня?
Эй, тише! Замолчите, музыканты!
Музыка смолкает.
Кто из толпы сейчас ко мне взывал?
Пронзительнее музыки чей голос
Звал — «Цезарь!» Говори же: Цезарь внемлет.
Остерегись ид мартовских. 4
Кто он?
Пророчит он тебе об идах марта.
Пусть выйдет он. Хочу его я видеть.
Выдь из толпы, пред Цезарем предстань.
Что ты сказал сейчас мне? Повтори.
Остерегись ид марта.
Он бредит. Что с ним говорить. Идемте.
Трубный сигнал. Все , кроме Брута и Кассия , уходят.
Пойдешь ли ты на празднество смотреть?
Нет.
Прошу, иди.
Я не любитель игр, и нет во мне
Той живости, как у Антония.
Но не хочу мешать твоим желаньям
И ухожу.
Брут, с некоторых пор я замечаю,
Что нет в твоих глазах той доброты
И той любви, в которых я нуждаюсь.
В узде суровой, как чужого, держишь
Ты друга, что тебя так любит.
Кассий,
Ошибся ты. Коль взор мой омрачен,
То видимую скорбь я обращаю
Лишь к самому себе. Я раздираем
С недавних пор разладом разных чувств
И мыслей, относящихся к себе.
От них угрюмей я и в обращенье;
Пусть не печалятся мои друзья —
В число их, Кассий, входишь также ты, —
К ним невниманье вызвано лишь тем,
Что бедный Брут в войне с самим собой
Забыл выказывать любовь к другим.
Так, значит, я твоих не понял чувств;
Поэтому в груди я затаил
Немало дум, внимания достойных.
Свое лицо ты можешь, Брут, увидеть?
Нет, Кассий; ведь себя мы можем видеть
Лишь в отражении, в других предметах.
То правда.
И сожаления достойно, Брут,
Что не имеешь ты зеркал, в которых
Ты мог бы доблесть скрытую свою
И тень свою увидеть. Ведь я слышал,
Что многие из самых лучших римлян
(Не Цезарь славный), говоря о Бруте,
Вздыхая под ярмом порабощенья,
Желали бы, чтоб Брут открыл глаза.
В опасности меня ты вовлекаешь.
Ты хочешь, чтобы я искал в себе
То, чего нет во мне.
Поэтому, Брут, выслушай меня:
И так как ты себя увидеть можешь
Лишь в отраженье, то я, как стекло,
Смиренно покажу тебе твой лик,
Какого ты пока еще не знаешь.
Во мне не сомневайся, милый Брут:
Я не болтун и не унижу дружбы,
Случайному знакомству расточая
Слова любви; вот если б ты узнал,
Что льщу я людям, обнимаю их,
А после поношу; что на пирах
Всем пьяницам я открываю тайны,
Тогда ты мог бы мне не доверять.
Трубы и крики.
Что там за крик? Боюсь я, что народ
Избрал его в цари.
А, ты боишься?
Так, значит, этого ты не желаешь.
Нет, Кассий, хоть его я и люблю.
Но для чего меня ты держишь здесь?
И что такое сообщить мне хочешь?
Коль это благу общему полезно,
Поставь передо мной и честь и смерть,
И на обеих я взгляну спокойно. 5
Богам известен выбор мой: так сильно
Я честь люблю, что смерть мне не страшна.
В тебе я эту доблесть знаю, Брут,
Она знакома мне, как облик твой,
И я о чести буду говорить.
Не знаю я, как ты и как другие
Об этой жизни думают, но я
И не могу, и не желаю жить
Склоняясь в страхе перед мне подобным.
Родились мы свободными, как Цезарь;
И вскормлены, как он; и оба можем,
Как он, переносить зимою стужу.