Наваждение (СИ), стр. 121
Нынче, в погожее предосеннее воскресенье, Дашка наслаждалась жизнью. На ней был шикарный плюшевый сак с аргамаками цвета «алая гвоздика», длинная синяя юбка, подшитая «бобриком», чтобы не обносился подол, ботиночки с пуговками на французском каблуке и синие же вязаные перчатки из фильдекоса. К пушистой, тщательно взбитой прическе приколота длинной (дюймов десять) булавкой веселенькая небольшая шляпка с аппетитными клубничками (все эти годы шляпки по дашкиному вкусу изготавливала одна из ее старых знакомок – еще из мастерской Прасковьи Тарасовны, давая бывшей товарке небольшую, но приятную скидку).
Рядом с Дашкой, бережно поддерживая ее под руку, шел ее брат Кирюшечка, – высокий, девятнадцатилетний, кучерявый, с нежным пушком на розовых щеках и едва пробившимися светлыми усиками. Несмотря на все подначки сестры, парень одевался не по-приказщицки, а по-рабочему, так ему почему-то казалось более важным. Впрочем, при том соблюдал весь положенный лоск. Носил высокие сапоги из хрома с лакированным голенищем, с проложенной между стелькой и подметкой сухой берестой – для скрипа, черную рубашку-косоворотку, яркий жилет, темный пиджак и фуражку с лакированным козырьком. Имел плоские часы вороненой стали с цепочкой и портсигар польского серебра (оба предмета были куплены Дашкой за 1 руб. 50 коп. каждый, но смотрелись вполне шикарно).
Другие гуляющие, как казалось Дашке, заглядывались на их пару и видели в них предмет для обсуждения. Особенно злобствовали женщины. «Как это толстуха себе такого красавчика отхватила? Да еще и молоденький совсем!..»
Дашку все это радовало безмерно, и она даже тихонько попросила Кирюшечку поубедительнее сыграть ее «сердечного друга». Озорной Кирюшечка был рад стараться, тем более, что сестру он и впрямь обожал почти до неприличия. Лукаво улыбаясь, он нежно склонялся к ней, щекоча отрастающими усиками маленькое розовое ушко, зная пристрастия сестры, отогнув перчатку, целовал пухлое запястье – в общем, всячески демонстрировал горячую, не находящую сил скрываться даже на улице влюбленность. Дашка таяла от удовольствия.
Особенную прелесть ситуации придавало то, что Дашка с Кирюшечкой не просто гуляли, изображая влюбленную пару, а еще и вели наблюдение. От Юсуповского сада прошли по мостику через Екатерининский канал, потом по Столярному переулку, до Мещанской, потом развернулись и пошли назад. На пересечении Столярного переулка и Казначейской улицы, в бельэтаже углового, четырехэтажного, весьма сумрачного на вид дома как раз и проживал объект наблюдения – восточный учитель Ачарья Даса.
Украдкой взглядывая на плотно занавешенные окна бельэтажа, Дашка не могла отказать себе в удовольствии помечтать. Смуглый, горбоносый поляк, с его малопонятной, с придыханием речью пленил Дашкино воображение. Разумеется, сейчас толстая булочница-шпионка не представляет для него никакого интереса, но вот вскорости, когда она вступит во владение гадательным салоном «Персиковая ветвь», и соответственно преобразится… Дашка вдруг поняла, что не имеет ни малейшего представления о том, каким должен стать в недалеком будущем ее гардероб. Ее собственные вкусы, тяготеющие к бесчисленным рюшечкам, бантикам, ягодкам и птичкам, по-видимому, придется позабыть. Но что взамен? Дашка подумала о том, не будет ли слишком большой наглостью попросить у Софьи Павловны хоть мельком взглянуть на ее платья или – нет! – хоть на одежды той пожилой (но несомненно, исполненной всяческих достоинств) восточной дамы, которая владела салоном прежде. Помнится, Софья Павловна даже упоминала о том, что покойная владелица тоже была весьма полной… От платьев дашкины мысли снова возвратились к загадочному Ачарье. Интересуется ли он женщинами? И если да, то можно ли будет какими-нибудь уловками заманить его в салон? А там уж…
Внезапно внимание Дашки было безжалостным образом оторвано от сладостных мечтаний. К парадному входу нужного дома, как-то подозрительно оглядываясь по сторонам (и тем невольно привлекая к себе внимание), подошла довольно высокая, неброско, но со вкусом одетая женщина в шляпке с вуалью.
– Кирюшечка! – шепнула Дашка, до боли сжимая локоть брата. – Иди сейчас вон к той, и что хочешь сделай, чтобы она теперь ко мне повернулась и вуаль откинула…
Сама Дашка шагнула в сторону, остановила разносчика, который, по-видимому, торопился на Сенную площадь, и сделала вид, что нешуточно заинтересовалась его товаром.
Парень подумал буквально секунду, покопался в карманах и бросился к неизвестной женщине с криком:
– Барыня, благопочтенная, простите дурака, но я неграмотный, а мне вот тут очень надо прямо сейчас прочесть! Соизвольте явить Божескую милость!
Женщина обернулась и, пытаясь разобрать каракули на бумажке, которую Кирюшечка сунул ей под нос, откинула вуаль.
Дашка, отвернувшись, взглянула на маленький фотографический портрет, который в свое время дала ей Софи, и тихо ахнула.
– Сестрица ейная! – прошептала она. – Как есть! И – к тому пришла! Разрази меня гром на этом месте, если ошибаюсь!
Кирюшечка тем временем отошел, пятясь и непрестанно благодаря, а незнакомка махнула затянутой в перчатку рукой и скрылась в подъезде.
– Так! – горячо зашептала Дашка брату. – Значит, эта та самая, которая пропала. Пришла к тому. Наверное, обсудить, что дальше делать. Само собой, они знают, кто ту убил. Если не сами, но то – вряд ли… Ладно болтать! Вот тебе деньги, сейчас на Мещанской возьмешь лихача и со всей прыти поедешь на Пантелеймоновскую, к Софье Павловне на квартиру. Что там говорить, сейчас объясню, а ты – запомнишь. А я пока за этой прослежу, все разузнаю, а потом приду в условленное место. Там мы с Софьей Павловной и встретимся…
Петр Николаевич достаточно удивился, когда Фрося разъяснила ему, что незнакомый парень из рабочих настойчиво требует Софью Павловну, и никак не хочет поверить, что ее – нету в Петербурге совсем.
«Может быть, на фабрике чего, – подумал Петр Николаевич. – Или эти ее… радетели за народное дело… те всегда были настырными…»
В конце концов велел Фросе впустить парня.
Тот вошел, скрипя сапогами и держа картуз в руке. Совсем еще молодой, румяный, весь в льняных кудрях. Смотрит лукаво.
– Ну, что тебе надобно, любезный? – осведомился Петр Николаевич.
– Вы – муж? – деловито спросил парнишка.
– Так точно, муж, – добродушно усмехнулся Петр Николаевич. – И что ж с того?
– Тогда – «славянофилы мечтают об оккультном». Вот!
– Что-о?! – вытаращился хозяин квартиры. – Что ты сказал?
Парень повторил и далее прочно стоял на своем, требуя немедленно доставить ему Софью Павловну, и отказываясь сообщить хоть что-то еще. Петр Николаевич побился с ним еще минут пять и, от души сожалея о раннем (и каком странном!) безумии такого симпатичного на вид парнишки, выгнал его прочь.
Переполненная впечатлениями и информацией Дашка до самого позднего вечера просидела в «чистой» половине кухмистерской «У Лизаветы». Выпила несметное количество чая, который при заказе подавали в двух чайниках – один маленький, для заварки, другой побольше – с кипятком. Крышки у чайников были на цепочках, а носики в оловянной оправе, чтобы не разбивались. Играл гармонист, в другую половину два раза (воскресный вечер!) приходил городовой. Прямо у входа кому-то прошибли голову о крепление водостока.
Софья Павловна так и не пришла.
В конце концов Дашка взяла извозчика и поехала домой, по пути прикидывая, каким именно макаром назавтра отправится в имение Густава Карловича Кусмауля.
Глава 43
В которой Михаил Туманов сначала едва не умирает, а потом живет в зимовье вместе с Софи, которая ведет там хозяйство
Запахи, скопившиеся в тесном, полутемном зимовье, были отвратительны и все вместе, и по отдельности каждый. Софи, опасаясь рвоты, старалась даже не думать о том, чем именно здесь пахнет.