Глаз бури, стр. 83
– А потом? – замирая, спросила Кэти.
– Потом он облизывает мне пятки, – невозмутимо сообщила Софи.
– А вы?
(Элен тихонько застонала, но Кэти не обратила на нее никакого внимания).
– Я? Каждый день тру пятки пемзой. Что ж мне еще остается? Неудобно, если будут шершавыми… А вот еще…
– Кэти! Нам пора! – Элен решительно поднялась и достала кошелек, чтобы расплатиться по счету. – Софи, голубка, прости, мы очень рады были с тобой поболтать, но я действительно недопустимо задержалась. Дети вернутся с прогулки, и Васечка, я вспомнила, говорил… Мы можем подвезти тебя…
– Разумеется, разумеется, Элен, – устало согласилась Софи. Ее запал прошел, и сменился нешуточной усталостью. – Я посижу еще немного и доберусь сама… Спасибо…
– До свидания, дорогая… Мне жаль, если я не сумела тебе помочь…
– Ерунда. Кое в чем ты мне помогла.
– Всего доброго…
– Чмок-чмок…
– Передавай привет Михаилу Михайловичу.
– Непременно.
– До свидания. Простите, если… Я приглашаю вас к себе. Вместе с Михаилом Михайловичем. Вы не придете, конечно, – что вам? – но я хочу, чтоб вы знали…
– Пустое. Всего доброго.
– Чмок-чмок…
Потом Софи видела через окно, как они остановили извозчика, как Кэти споткнулась об подножку и едва не упала, запутавшись в юбке, а Элен уселась, расправляя складки, с той зрелой грациозностью, которую она обрела после вторых родов. Отчего-то Софи вспомнился англичанин Тимоти-Тнапи и его нелепая жизнь. «Я хочу, чтобы у меня был дом, а не место, где я могу повесить свою шляпу». Как бы там ни было, но у Элен такой дом есть. «А чего хочу я сама? – спросила себя Софи. – И чего хочет Туманов?»
Глава 22
В которой Туманов жалуется Иосифу на жизнь, читатель знакомится с Густавом Карловичем Кусмаулем, а баронесса Шталь проявляет непонятный интерес к давним событиям
– Отчего ты живешь здесь? – спросил Туманов у Нелетяги, входя в комнату и с явным неудовольствием обозревая обстановку дешевых меблирашек.
В треснутом умывальнике стоял мыльный стаканчик для бритья. Занавески казались выцветшими и замаслившимися одновременно. С оторвавшегося и отставшего от стены кусочка обоев на невидимой нити медленно спускался молодой паучок.
– К письму, – сказал Иосиф, проследив направление Тумановского взгляда.
– Чего? – не понял Туманов.
– Примета такая. Паучок – к письму.
– А… Но отчего из Дома ушел? Иннокентий заел?
– Да не, – лениво процедил Нелетяга и снова закинул на спинку кровати длинные ноги. – Что мне там без тебя делать? С Иннокентием собачиться? Заполнять досуг шляпниц? Не хочу. Мудрец не носит оков удобств и привязанностей. Хочу быть свободным…
– Да подавись ты своей гребанной свободой! – с досадой воскликнул Туманов. – Мог бы хоть адрес оставить…
– А что, ты по мне скучал? Волновался? – Иосиф живо приподнял черноволосую голову и лукаво улыбнулся.
Туманов выругался и уселся верхом на ветхий, жалобно вскрикнувший под ним стул.
– Ладно, мой герцог, не кипешись, – примирительно сказал Нелетяга. – Раз уж все равно отыскал меня, расскажи лучше, как поживаешь, все такое… Извини, угостить тебя нечем…
– Не надо мне твое угощение…
– Как поживает твоя девушка-учительница? Ты счастлив?
– Издеваешься надо мной?
– Отнюдь. Спрашиваю абсолютно серьезно. Ты же знаешь, что все, до тебя касающееся, волнует меня. Мне (увы!) пока еще не удалось стать настоящим мудрецом и освободиться совершенно ото всех привязанностей. Но я упорно работаю в этом направлении…
– Я про другое говорить пришел, но раз уж ты сам спросил… Неладно мне… И с Софьей неладно…
– Отчего? Надоела, как и прочие, а кинуть нельзя? Я тебя предупреждал…
– Чепуха!.. А впрочем… не знаю. Ей то ли скучно со мной, то ли маетно… Я думал, она от забот освободится, станет деньги тратить, наряжаться, развлекать себя, да и меня заодно. Как другие-то делают… Спервоначалу-то так и казалось, она все по магазинам да рынкам бегала, покупала всякое, квартиру обустраивала, а потом… Надоело ей, что ли? Пиши, говорю, свои книжки, или как… Она соглашается: «да, да!», но я ж вижу – не идет у нее, как лежал чистый лист, так и лежит, тот же самый… Занять ей себя нечем, это я понять могу, но ведь другие-то женщины – погляди – так же живут, и ничего, обходятся как-то…
– Так тебе-то, мой герцог, другие не нужны были! – укорил приятеля Иосиф. – Тебе эту подавай. Вот и получил. И не в том вовсе дело, что ей занятий не найти. Такая деятельная и умная барышня уж небось отыскала бы чего-нибудь. Хуже другое. Она с тобой себя потеряла…
– Как это? Отчего?
– Ну гляди. Кто она была? Учительница от земства. Из дворян. Девица. Бедная, но гордая. Никому не кланялась, жила из своих средств. Писательница к тому же, по общему мнению, подающая надежды. Сомнительная невеста какого-то малахольного поэта, однако равного ей по происхождению и воспитанию, одних с ней интересов. Она сама все это знала, и остальные ее так же видели. Жизнь не то, чтобы очень легка, однако понятна и в каком-то смысле целостна. А теперь? Прикинь-ка… То-то и оно, мой герцог…
– «Я – частица волны, которая все сметет. А вы – кто?»
– О чем ты?
– Рабочий на моей фабрике меня спросил.
– Хорошо спросил. Из нигилистов, что ль? Или из этих, новых?
– Не знаю, я с ним беседы не беседовал.
– А что ж?
– Уволил его.
– Правильно. Только вопрос-то все равно в тебе, мой герцог.
– Сам знаю. Но что ж сделать? Я дал ей, что мог отдать. И все остальное отдал бы, если б пришлось. Но по-твоему получается – все отнял. Как понять? И можно ль поправить?
– Поправить в смысле вернуть назад – нельзя. А как-то иначе… Тут я сам знаток невеликий… А о чем еще говорить-то хотел?
– Как там расследование наше? Понимаю, что если б узнал что наверняка, сам бы ко мне пришел, но все ж…
– А вот тут, мой герцог, один неожиданный поворот наметился. Связанный как раз таки с немцем Кусмаулем, который у тебя под самым большим подозрением. Обнадеживать пока не стану, но, коли хочешь, чтоб я здесь анализ провел, должен тебя спросить…
– Спрашивай.
– Ты про своих кровных родителей чего-нибудь наверняка знаешь?… То есть я, конечно, слыхал все сплетни и эти апокрифические истории про помойку, в которой ты якобы родился, но это совершенно не то, что меня интересует…
– Это не апокрифические истории, это – правда, – глухо сказал Туманов.
– Брось эту бодягу, мой герцог! Человеческий детеныш – не мышь и не гусеница. Чтоб ему хоть как вырасти, его должны довольно долго кормить и всячески обихаживать. Подбросить тебя могли хоть на колокольню, но рос-то ты где? В воспитательном доме? Там почти всегда есть какие-то слухи о действительной родне, о происхождении… Ты что-то подобное слыхал?
Туманов подумал и отрицательно покачал головой. Потом взглянул на Иосифа и с трудом выговорил:
– Вроде бы… Может быть, мой отец был извозчиком. Если это так, то он тогда же и умер…
– Отлично! Отлично! – с воодушевлением воскликнул Иосиф. – А как его звали, тебе известно? Хоть что-то – имя, фамилия, прозвище?
– Я не знаю.
– Ну ладно. А мать?
– Ничего… Я думаю, она была обычной уличной…
– Да? Вот это нам уже совершенно не подходит. Ты уверен? Насчет матери?
– Да ни в чем я не уверен!!! – заорал Туманов.
– Успокойся, мой герцог, прошу тебя. Я вовсе не собирался тебя расстраивать…
– Почему ты зовешь меня герцогом? Я уж вроде привык, но все равно – порой раздражает… Зачем?
– Да вот по тому самому! В пику тебе! Ты снаружи окружил свое происхождение тайной, а внутри как с писанной торбой носишься с этой дурацкой историей про помойку, на которой тебя когда-то нашли… Нельзя сорок лет обижаться на несправедливость судьбы. Это глупо, в конце концов, особенно если поглядеть на то, чего ты достиг…
– Да уж достиг! – вздохнул Туманов. – В кои-то веки хотел сделать человека счастливым, а в результате отнял у него все и ничего не дал взамен…