Вино богов, стр. 24

Трудно было назвать этот шум гулом или ропотом — просто слышались отдельные выкрики. Седрик и двое вельмож поспешили из кабинета премьер-министра по коридору к одной из галерей, выходивших во двор.

Внизу царила неразбериха. В те времена еще не существовало таких средств агитации и пропаганды, как транспаранты и плакаты, поэтому трудно было понять, что за общественные силы собрались на митинг. Кроме того, одна группировка вообще не прибыла в замок вместе с толпой — это были зеленщики, мясники и продавцы сыров, которым издавна было позволено торговать у часовни, это право передавалось из поколения в поколение. Эти были верны королю, как никто другой, но когда двор заполнился толпой недовольных, торговцы незамедлительно к ней присоединились.

Не сказать, чтобы недовольные были так уж хорошо организованы. Какую-то их часть взбудоражили лазутчики Вальдо. Другие явились исключительно для того, чтобы искренне попросить короля или принца о помощи, не зная о том, что королевское семейство только тем и занимается, что пытается придумать, как им помочь. А еще в толпе хватало пьяниц и мелких воришек, которые были всегда готовы увязаться за любой толпой, большей частью из-за возможности пошарить по карманам или в надежде на то, что все завершится пирушкой, где им что-нибудь перепадет.

Где-то в середине толпы разместилось пятеро страстных республиканцев, друг с другом не согласных ни в чем, кроме того, что во всех бедах повинна монархия.

К тому времени, как на балконе появился Седрик, все группировки перемешались. Одни пытались как-то примириться со своими ближайшими соседями в толпе, другие что-то кричали, но все хотели немедленного объяснения. Пока не дошло ни до потасовки, ни до откровенного бунта, но все же беспорядки имели место и могли в любое мгновение перерасти во что угодно.

Короля Бонифация в замке, на счастье, не было. Он по настоятельному совету Седрика в этот день отправился на рыбалку, а Седрик заранее предчувствовал, что сегодня может случиться нечто подобное, и знал, что нервы у короля на пределе. И потому решил, что лучше поберечь Бонифация от таких передряг. Аматус, естественно, спал, утомленный утренним целительством, и больше всего Седрика беспокоила мысль о том, что шум во дворе может разбудить принца.

Эта мысль, как выяснилось, волновала не только премьер-министра. У дверей часовни появились запыхавшиеся Психея и Кособокий. Похоже, они намеревались разрешить конфликт таким образом: Психея хотела попросить толпу успокоиться и перестать шуметь, а Кособокий готов был эту тишину обеспечить. Однако народ уже так разбушевался, что Психею и Кособокого попросту никто не замечал, и, на счастье, начальник стражи вроде бы не собирался немедленно приступать к дисциплинарным мерам.

Седрик прокашлялся и попробовал было обратиться к толпе, однако, находясь дальше от народа, чем Психея и Кособокий, не добился успеха. Сэр Джон Слитгиз-зард вытащил мушкет и жестом показал Седрику, что мог бы выстрелить в воздух и тем привлечь внимание расшумевшегося люда. Седрик не слишком охотно дал понять сэру Джону, что лучше этого не делать, так как в толпе могли оказаться и вооруженные люди и после выстрела сэра Джона могло произойти кровопролитие.

Толпа волновалась и двигалась, словно медуза под острым ножом. И вдруг все, как по команде, развернулись к галерее, расположенной ниже балкона, на котором стоял Седрик. Кто-то спускался оттуда во двор. Психея и Кособокий бросились в ту сторону. Еще не видя, кто это идет, Седрик решил, что это наверняка принц Аматус.

Он спустился по лестнице и встал в нескольких шагах от толпы. Кособокий и Психея встали по обе стороны от Аматуса, а еще через мгновение за их спинами выстроились в ряд Родерик и еще с десяток внушительного вида гвардейцев. В итоге возникло впечатление некоего порядка.

Принц Аматус шагнул вперед. Он наверняка только-только поднялся с постели и одевался впопыхах, по пути, но все же выглядел просто безупречно — от сверкающих драгоценных камней на золотой полукороне до начищенных до блеска сапог. Улыбка его была дружелюбной, но не заигрывающей. Сразу возникало такое впечатление, что ты ему мил и что он хочет говорить именно с тобой, но не по душам, а о деле.

— Спасибо всем вам, что вы пришли сюда, — сказал принц, — в одно мгновение всем в толпе показалось (всем, кроме лазутчиков Вальдо и пяти республиканцев), что они явились во дворец для того, чтобы рассказать принцу о чем-то очень важном. О злобе и страхе все мгновенно забыли.

«Каким замечательным королем он станет», — подумал Седрик. А стоявший рядом с ним сэр Джон Слитгиз-зард подумал вот что: «Ему не откажешь в мужестве и чувстве собственного достоинства». Мысли герцога Вассанта не оформились в слова. Но он всеми фибрами души в это мгновение ощутил, что до самой своей смерти будет верным спутником принца.

А принц продолжал:

— Я знаю, что все вы боитесь чумы и что вы благодарны за то, что многих мне удалось исцелить. Увы, моих стараний мало. Боюсь, мы не можем пока судить наверняка, надолго ли мне еще хватит сил. — Аматус обвел толпу взглядом. — Потому вы пришли сюда, чтобы спросить, что еще можно сделать. Я даю вам слово: мы найдем причину этой напасти. Как всем вам известно, все началось с дурного предзнаменования, значение и источник которого еще предстоит понять и найти. Предзнаменование прозвучало в замке. Подобное, как правило, является следствием скрытых преступлений или тайной тоски.

Я клянусь вам: мы непременно узнаем, что это все значит, и поступим по справедливости, кто бы ни оказался причиной несчастья. И хотя мне пока больше нечего пообещать вам, свое слово я сдержу.

В толпе зашептались, начали переговариваться. Некоторые что-то негромко говорили стоявшим рядом с ними, радуясь услышанному. И правда — разве они и раньше не знали, что принц — рассудительный и добрый молодой человек, от которого можно ждать только правильных поступков?

Другие, более въедливые, решили, что услышали всего лишь общие слова, не узнали никаких фактов и не поняли ничегошеньки о том, что их может ждать в дальнейшем. Эти пожалели о том, что принц так себя повел, ибо начитались и наслышались предостаточно всяких историй про то, к чему могут привести голословные заявления.

Но как бы то ни было, образно говоря, надутые ветром паруса повисли. Пьянчужки побрели прочь со двора, догадываясь, что дармовой выпивкой не пахнет. За ними последовали карманники, ухитрившиеся собрать урожай в виде нескольких кошелей и бумажников, а за карманниками ушли, несолоно хлебавши, лазутчики Вальдо. Оставшиеся во дворе люди еще какое-то время потолковали друг с другом довольно мирно, пришли к выводу о том, что все прошло как нельзя лучше, а теперь пора возвращаться к прерванным трудам и оставленным на произвол судьбы домашним. Вскоре, веселые и довольные, подданные короля покинули двор замка. Последними ушли пятеро республиканцев. У этих мнения разделились. Двое из них считали, что искренний ответ Аматуса на волеизъявление народа — яркая демонстрация того, как замечательно может работать система самоуправления (причем каждый с пеной у рта доказывал, что все пойдет как по маслу, если изберут именно его). Другие двое не сомневались, что происшедшее — всего лишь очередной роялистский фокус, направленный на дискредитацию движения народных масс. Последний республиканец тщетно пытался вставить словечко и доказать своим соратникам, что его мнение таково: пусть на этот раз все сошло гладко, но создание правительства народного доверия — слишком важное дело, и тут нельзя полагаться на случайности и позволять такому талантливому политику, как принц Аматус, унаследовать престол.

— Последнее заявление лучше никуда не записывать, — сказал Седрик сэру Джону и герцогу.

— Ив мыслях не было, — отвечал Слитгиз-зард.

Глава 4

ПРО ТО, О ЧЕМ НЕ СТОИЛО ГОВОРИТЬ, ПРО ТО, О ЧЕМ ПОЗАБЫЛИ, А ТАКЖЕ ПРО КОЕ-КАКИЕ ЗАГАДКИ

Не стоит и рассказывать о том, что принц оказался столь же хорош, сколь и данное им слово. На самом деле Седрик написал об этом в своих «Хрониках», а король — в записках к автобиографии, которую так и не закончил, а сэр Джон — много лет спустя в письме к сыну, по одной-единственной причине: все они решили, что эта замечательная фраза украсит сказку, придаст ей живость. Это избавляло всех троих от необходимости долгого повествования о том, как каждое утро принца носили в паланкине от дома к дому, где он исцелял больных, как по вечерам до поздней ночи он просиживал в королевской библиотеке или в лаборатории придворного алхимика, как он одну за другой отметал возможные причины случившегося в Королевстве несчастья, как углублялся в историю и искал в ней хоть какие-нибудь туманные намеки на возможность решения загадки, как он подолгу обдумывал слова, оброненные при встрече с ним каким-нибудь простолюдином. Кроме того, эта фраза служила превосходным вступлением к следующей части истории.