Портрет семьи (сборник), стр. 42
— Золото и бриллианты! — огрызнулась злая и уставшая Люба.
Она не знала о существовании закона, запрещающего подобные шутки с таможней. За такие шутки можно несколько месяцев в тюрьме посидеть.
Любу вместе с багажом отвели в специальное помещение. В довершение всего собака — овчарка, обученная отыскивать наркотики, — вожделенно обнюхала кофр, села около него, завиляла хвостом и пустила длинную, до пола слюну.
Любе предложили честно признаться в перевозке наркотиков.
— Там собрасада! — возмутилась Люба.
Таможенники переглянулись: о таком наркотике они не слышали. И принялись с охотничьим азартом потрошить кофр. Достали большую упаковку собрасады — испанской колбаски. Овчарка просительно, с подвыванием, затявкала.
Перевозить через границу не упакованные фабрично продукты питания было нельзя. Кроме того, большая часть Любиного багажа попадала под статью мелкого опта (три шубы, две коляски, ползунков десять, бутылочек для младенцев двадцать…) и облагалась пошлиной.
У Любиной мамы была привычка, когда дети шалили или муж крепко пил, причитать: смерти моей хотите!
Глядя на развороченные чемоданы, вскрытые коробки, слушая обвинения в контрабанде, Люба окончательно потеряла терпение:
— Смерти моей хотите! Я так и знала! Имею право на один звонок!
Это она в кино американском видела, там при задержании герои всегда требуют телефон.
Она набрала сотовый мужа. Ответил охранник:
— Антон Егорович сейчас на совещании, подойти не может. Что передать?
— Гриша! Это Любовь Петровна! Меня на таможне трясут. Сейчас начнут раздевать и во все дырки заглядывать!
— Понял! Секунду!
Гриша тихо вошел в кабинет. Допустить, чтобы Любовь Петровну шмонали, было никак нельзя. Антон Егорович будет выглядеть лохом и потеряет лицо. Гриша тихо извинился и, не обращая внимания на грозный вид Хмельнова, приложил к его уху трубку.
— Ну? — рыкнул Антон.
— Гад! — прокричала Люба. — Я тебе этого не забуду!
Антон извинился перед участниками совещания и вышел за дверь.
— Где тебя носит? — гневно спросил он.
— Это тебя носит неизвестно где, когда меня… Подождите!.. Я имею право на звонок!.. А-а! Не отдам! Не забирайте…
В трубке раздались гудки отбоя. Антон набрал номер жены, телефон был отключен.
— Антон Егорович! — кашлянул Гриша. — Как я понял, Любовь Петровну на таможне в Шереметьеве трясут. Она сказала, уже раздевают догола.
Антон выругался, быстро зашагал на выход, попутно надавливая на кнопки телефона.
Любины злоключения оборвались внезапно. В комнату, где ее досматривали, пришел еще один таможенник, очевидно рангом повыше, что-то сказал своим подчиненным. Любины вещи быстро упаковали обратно в чемоданы и извинились за причиненные неудобства.
— Где собака? — спросила Люба таможенника-начальника.
— Какая собака?
— Которую вы голодом на наркотиках держите!
Люба отломила кусок собрасады, протянула обескураженному таможеннику, он машинально взял.
— Покормите пса!
Носильщики терпеливо дожидались Любу, споро погрузили багаж на тележки, выкатили в зал.
Люба была так зла на мужа, что не перезвонила ему. Она согласилась на предложение первого же таксиста, подскочившего к ней. Люба только спросила, большая ли машина. Получила утвердительный ответ. Любе очень хотелось, чтобы скорее закончился этот кошмар, быстрее оказаться дома.
«Большая машина» оказалась старенькой дребезжащей «Волгой». Чемоданы и коробки с трудом поместились в багажнике и на заднем сиденье — все, кроме одного. Его пришлось держать на коленях, а под ногами у Любы стоял кофр. При торможении, а их было немало, Люба билась носом о жесткий край чемодана.
Ключей от квартиры у нее не было. Консьержка новая, — Любу не знает и пускать в вестибюль отказалась:
— Мою сменщицу уволили, потому что пустила девушку с тортом и цветами, а она воровка! У вас столько вещей!
Люба не стала указывать на несуразность сравнения: кто же грабит с таким багажом? У Любы наступила та степень отчаяния и усталости, когда уже не ждешь от жизни ничего хорошего, калькулируешь несчастья и не удивляешься им. Поэтому она и на звонки не отвечала, хотя телефон звонил непрерывно…
Антон приехал в аэропорт, но жены не застал. Третья учебно-тренировочная поездка! И телефон Любы не отвечает! Гриша опросил таксистов и носильщиков. Подходящая по описаниям женщина, но сильно помятая, уехала на «Волге» сорок минут назад.
«Я ей кузькину мать покажу! На молекулы разберу! — внутренне кипятился Антон на обратной дороге. — Она думает, что у меня других забот нет, как в Шереметьево за ней кататься! Чего ей не хватает? Как сыр в масле! Нет, надо мне нервы мотать и дуриком выставлять! Чтоб ты сдохла!»
Но его ярость мгновенно улетучилась, когда они подъехали к дому. На скамеечке, окруженная коробками и чемоданами, под дождем виднелась жалкая фигура. В нелепой мокрой шубе, на голове полиэтиленовый пакет. Двумя руками держит сотовый телефон, смотрит на него не отрываясь и ревет белугой.
— Любаня! — подошел к ней Антон. — Что с тобой?
— Все хотят моей смерти! — Люба посмотрела на него. Заплаканное и залитое дождем лицо. — Чтоб я сдохла, да?
— Не преувеличивай! — возразил Антон.
Хотя несколько минут назад точно этими словами проклинал жену. Но в целом, а не конкретно!
Антон обнял ее за плечи, поднял и повел в подъезд.
— Занесите вещи! — велел он шоферу и охраннику.
Около столика консьержки задержались.
— Она меня не пускала! — плаксиво пожаловалась Люба.
— Уволю! — пообещал Антон.
— Не надо! — смилостивилась Люба.
— Хорошо! — опять быстро согласился Антон. — Пусть остается.
— Просто запомните меня, — сказала Люба.
Консьержка, застывшая по стойке «смирно», быстро закивала. В этом доме жили исключительно состоятельные люди. И никто из них не расхаживал с пакетами на голове!
Антон
Он помог жене раздеться. Люба уже не плакала, но причитала. Рассказывала о своих злосчастьях, которые начались, как только ступила на родную землю, то бишь борт самолета «Аэрофлота».
По ее словам получалось, что все люди были озабочены исключительно тем, чтобы обидеть ее, Любу. Издевались! И с погодой специально подсуропили!
— Эх, разбаловалась ты, мать! — усмехнулся Антон. — Помнишь, как раньше? Ночь, метель, а ты на саночках детей в садик везешь, они сугробами покрываются… У тебя на щеках красные полоски были — от слез, которые текли и замерзали.
Антон обнял жену и по-братски поцеловал в лоб.
— Сейчас тебе ванну сделаю, или сначала коньячку?
— Параллельно. У меня там «Пало» в чемодане, но не помню в каком.
Люба нежилась в большой ванне-джакузи. Горести отступали. Антон пришел с двумя рюмками в руке, одну протянул Любе:
— Прими лекарство!
Он сел на край ванны. Вода булькала и пенилась. Люба шмыгала носом, но уже не морщилась плаксиво. Она всегда называла свои глаза — большие, карие, круглые, в обрамлении густых ресниц — коровьими. «Как у телочки», — поправлял Антон, и сердце у него замирало от нежности.
Сейчас, несчастная, голая, с мокрой головой и с глазами обиженной доброй телочки, Люба выглядела необыкновенно молодо и трогательно.
Антон снял галстук, рубашку, расстегнул брюки и спустил их вместе с трусами. Люба всегда ругала его за привычку в одно движение избавляться от штанов, трусов и носков. Но теперь она молчала, с удивлением наблюдая за мужем.
Антон залез в ванну, прилег под бок жены, обнял ее за талию.
— Ты что придумал? — сконфузилась Люба.
Последний раз они занимались любовью… не вспомнить когда… Их отношения давно стали братскими и дружескими. То мощное влечение, какое много лет испытывали друг к другу, прошло, как все проходит в жизни. На месте эротической привязанности образовалась крепкая человеческая спайка, которую нельзя было разорвать.
Потому что нельзя прожить жизнь заново и второй раз по-настоящему врасти в другого человека. Так считали и Люба, и Антон. Оба ошибались!